В 1901 г. Александр Блок записывает в дневнике: «В Боблове поверье — «она мчится по ржи». Год спустя в юношеском дневнике поэта появляется запись: «Еще вечером за чаем толкнул меня ужас — вспомнилось бобловское поверье». Блок задается вопросом, кто занес в Боблово это поверье, которое он связывает со смертью деда и с обнаруженным трупом неизвестного самоубийцы, как попало в народ «ужасное и глубинное поверье?»
В 1908 г. в статье «Стихия и культура», говоря о сущности народной мистики, Блок пишет: «Они видят сны и создают легенды, не отделяющиеся от земли». Перечисляя эти легенды, он приводит это же поверье: когда ветер клонит рожь, это «она мчится по ржи».
Итак, в начале XX в. в Подмосковье еще жили мистические рассказы о «ней», связанные с цветущей или волнующейся рожью, о страшной нечистой силе, несущей смерть, мор, гибель. Зналио ней не только в Боблове; рассказы о «ржанице», или «полуднице», бытовали у русских, а частично бытуют и сейчас преимущественно па севере России (в Архангельской и Ярославской областях).
О полуднице рассказывали и еще рассказывают и в Сибири, однако там ее образ несколько иной, и она связана преимущественно с огородами, а не с рожью.
Отмечена полудница и в толковых словарях русского языка В. И. Даля и М. Фасмера. В словаре Даля слово «полудница» обозначается как сибирское и раскрывается следующим образом: «Привидение, коим пугают ребят, чтобы они не зорили огородов, что случается именно в общий полуденный отдых взрослого населения: это всклокоченная старуха в лохмотьях с клюкою» . В словаре М. Фасмера слово «полудница» определено как архангельское и сибирское и толкуется так: «Злой дух в полдень во ржи, в полях и огороде, которым пугают детей» (арх.), затем приводятся сведения Даля. М. Фасмер считает, что «сама мифическая фигура является старой», и приводит чешские, польские, верхне- и нижнелужицкие параллели.
Несмотря на несомненную древность и исконность образа полудницы, рассказы о ией в русском фольклоре встречаются значительно резке, чем былички и бывальщины о таких духах природы, как леший, водяной и русалка. Недаром уже в середине XIX в. Л. II. Афанасьев отмечал, что «на Руси сохранились о полудницах слабые и отрывочные воспоминания». Подтверждает это позже и Д. К. Зеленин: «О полуднице теперь в русском народе знают и говорят очень мало». С. А. Токарев говорит о «бледности и бесформенности» образов половых духов, противо¬поставляя их в этом плане «яркому и определенному образу лешего».
Несмотря па малую популярность полудницы в русском репертуаре, нельзя не согласиться с Д. К. Зелениным и М. Фасмером, что «образ этот очень старый». В пользу этого говорит и широта ареала распространения поверий и рассказов о полевом духе женского рода, связанного с полднем и враждебного людям.
Прежде чем выяснять межэтнические связи русских представлений о полуднице и искать типологические параллели к рассказам о ней, следует установить доминантные черты в ее облике и функциях.
«Полудница,— писал Д. К. Зеленин,— это полевой дух, представляемый в виде высокой девицы, одетой в белую блестящую одежду»: она «стережет хлеб в поле и в полдень бывает видна на межах». Примерно такой же образ полудницы давал несколько ранее С. В. Максимов: «В Ярославском Пошехопье знают особого духа «полудницу»: красивую высокую девушку, одетую во все белое. Летом во время жатвы она ходит по полям ржи и, кто в самый полдень работает, того берет за голову и начинает вертеть, пока не натрудит шею до жгучей боли. Она же заманивает во ржи малых ребят и заставляет их долго блуждать там. Здесь, очевидно, народное поверье сливается с наивной деревенской моралью, придуманной для острастки ребят». Видимо, в силу малой распространенности поверия о полуднице Максимов эти сведения дает в примечании к главе о полевике.
Очень скупо и бегло о полуднице говорит и Е. Г. Кагаров: «Народ верит также в существование «полудниц», красивых высоких девушек, одетых во все белое». Он отмечает, что любимое их время — полдень, что живут они в хлебе и «нередко поражают людей во время уборки хлеба солнечным ударом» .
Не случайно в высказываниях о полуднице настойчиво повторяется такая деталь ее облика, как белые одежды. «Белый цвет, — писал В. Я. Пропп, ссылаясь на специальное исследование о значении белого цвета в народном восприятии И. В. Негслайна, — цвет потусторонних существ».
Источником суждений о полуднице для исследователей XX в. послужили прежде всего сведения, опубликованные П. С. Ефименко и С. И. Гуляевым.

П. С. Ефименко в связи с публикуемым им заговором от полнощницы писал: «Есть и полуденицы, действующие, как само имя показывает, в полдень». Он сообщает, что полудницей стращают детей: «Ужо тя полудница съест». В редакционном примечании к этим сведениям приводится высказывание члена Комитета Михайлова: «Полудница, по понятиям народа, — хранительницаполя с рожью, к ней относятся так: «Полудница во ржи, покажи рубежи, куда побежи». Нам случалось слушать, как пугают детей: «Не ходи в рожь, полудница обожжет». Позже П. С. Ефименко отнес к «категории нечистых духов ягу-бабу и полудницу» и писал: «Полудница есть та же ржица, ржицей называют потому, что живет во ржи; а полудницею — ходит во ржи в полдень» .
Иным образ полудницы предстает в очерках Гуляева, где сведения о ней даются в приложенном словаре: «Полудница — воображаемое существо, представляемое в виде старухи в лохмотьях с волосами, всклокоченными и покрытыми отрепьями. Она охраняет огороды от опустошения детей».
В 90-х годах скупые сведения о народных представлениях о полуднице изредка поступали от корреспондентов Этнографического бюро кп. К. Г. Тсешпова и Русского Географического общества. Среди них заслуживает внимания корреспонденция А. Балова из Пошехонского у. Ярославской губ.: «Из остальных духов крестьянам Пошехонского уезда известны, между прочим, «ржапица» (по другим, «полудница» и «кикимора»). «Ржапица или полудница» ходит в жаркие летние дни в подень по полям, засеянным рожью. Она заманивает с собою в глубину полей малых детей, которые долго блудятся среди высокой ржи, прежде чем выйдут на открытое поле. «Ржаницей» обыкновенно пугают маленьких детей, чтобы те не ходили в ржаные поля и не мяли высокой ржи». Именно эта корреспонденция, очевидно, и была использована С. В. Максимовым в его книге.
Незадолго до революции. Г. Богатырев в Шенкурском у. Архангельской губ. записал следующую былинку: «Не знай,врали, нет ли. На меже траву жала, потом выскочила из межи полудница. «Что, — говорит, — попалась теперь!» И за ей бежать. Она до огорода добежала, опять вернулась обратно эта полудница». Уже здесь звучит сомнение в достоверности информации: «Не знай, врали, пет ли». Эта тенденция крайне характерна для позднейших рассказов о полуднице, информаций, которые лишь изредка выходят за пределы поверья и лишь в незначительной своей части являются былинками или бывалыцинами, т. о. суеверными меморатами или фабулатами.
Таким образом, в нашем распоряжении лишь крайне ограниченный материал. Все же мы можем установить, каковы были представления о полуднице у дореволюционного северного русского крестьянства, какие черты доминируют в ее облике. Это — дух женского рода, связанный с полднем, показывающийся во ржи или в огороде, охраняющий посевы, враждебный людям, особенно детям.

Полудница — не изолированный мифологический образ. Представления о ней входят в систему разнообразных поверий, связанных с полем. Отдельными своими функциями она аналогична прежде всего полевику и является как бы парным его образом, а также вихрю, кикиморе, русалкам, с которыми образ ее иногда совпадает и по внешнему виду. Теснее всего благодаря совпадению функций ее связь с полевиком, сведения о котором территориально распространены несколько шире и выходят за пределы русского Севера. Так, например, в Калужской губ. рассказывают про полевика, «что хозяйничает в поле».
В Смоленской губ. крестьяне считали, что «поля населяют полевики», рассказывали о нем, что он дух злой, насылает нездоровые ветры. Знали хозяина полей — межевого, с бородой из колосьев, и в Орловской губ. Воспитанник Вологодской духовной семинарии Порфирий Крупнов сообщает, что «крестьяне признают существование вихоря, полевиков и овинников». Он же записывает, что «вихорь в летние дни часто гуляет по пожням». Полевика, по его словам, крестьяне представляют молодым мужиком с очень длинными ногами, покрыт он шерстью огненного цвета, у него рожки и длинный хвост, которым он поднимает пыль. Корреспондент сообщает, что «полевик наблюдает за травой и хлебными растениями». Полевики бывают видимы в летние лунные ночи и «в жаркие летние дни, когда воздух бывает сильно раскален». Там же считали, что полевик изобрел пиво и вино. Обычно «заслуга» эта приписывается черту.
Корреспондент Телишева сообщает быличку, записанную в Новгородской губ. о полевике, которого видела крестьянка, пошедшая искать коров, не вернувшихся со стадом. С поля подул сильный ветер. «Как оглянулась на поле и вижу, стоит кто-то весь в белом, да и дует, так и дует, и свищет. Я испугалась и про коров забыла, убежала скорее домой. Алена говорит: «Коли в белом — значит, полевой ото».
Знаменательно, что доказательством того, что рассказчице привиделся именно полевик, является белый цвет его одежд, т. е. одна из примет и полудницы. С полевиком полудницу роднит не только связь с полем, по и представления о нем как о враждебном человеку хозяине полей, связь его с ветром, вихрем, «блудом» (от глагола «блуждать») и даже белый цвет одежд. Ото дает основание рассматривать полевика и полудницу как две ипостаси — мужскую и женскую, единого представления о полевом духе. Учитывая это, надо все же рассматривать эти образы раздельно, ибо каждому из них свойствен особый комплекс доминантных признаков.
Не меньше точек соприкосновения у полудницы и с русалками, на что в свое время обратил внимание Д. К. Зеленин. Русалки, как и полудницы, резвятся в цветущей ржи. Подмосковная крестьянка вспоминала, как ее мать в жаркий день видела во ржи русалок в белых холщевых рубашках с широкими расшитыми рукавами. Рассказывают, что русалки перевертывают и откручивают головы своим жертвам, похищают детей. Полудницы иногда, подобно русалкам, губят пойманных ими людей тем, что безжалостно щекотят их. Как у русалок, так и у полудниц длинные распущенные волосы.
В записях студентов Иркутского пединститута мы находим такой, совпадающий с описаниями русалок, портрет полудницы: «Обросшая женщина, косы по задницы, груди большие, красивая по себе, но только косматая и волосы будто бы на грудях есть». Студентка 1-го курса того же института передала рассказ своей матери о том, как дед ее видел, сидевшую па дереве полудницу, которая при виде его прыгнула в воду. На вопрос о том, в чем ее односельчане видят различия между русалками и полудницей, девушка сообщила, что «полудница типа что-то русалки. Она живет в воде. У нее такие длинные волосы всегда. Но русалка какая-то симпатичная. Вот говорят: «Ты как русалочка». У нее волосы причесаны. А у полудницы волосы распущены, неаккуратная вся».
Информатор подчеркнула, что о полудницах у них много рассказывают, вместе с тем образ полудницы в ее информации настолько утерял свои доминантные черты, что она сообщила, что полудницы зимой бывают на проруби и при виде человека бросаются в воду. В данном случае можно не столько говорить о близости образа полудницы к образу русалки, сколько о том, что и те, и другие, очевидно, в силу забвения старых поверий обозначаются одним и тем же именем и легко заменяют друг друга.
Отдельными чертами, в частности распущенными волосами, образ полудницы совпадает с представлениями о ведьме, которая «может, вылетев в трубу, лететь в поле, там с распущенными волосами она вершит в самую полночь с чертями и прочей нечистью разные свои дела и делишки». Все эти информации говорят о том, что имя полудницы механически прикрепляется к женским мифологическим персонажам, причем в информациях не сохраняются такие ее существенные черты, как связь с полем и с полднем.
Подобная размытость первоначального мифологического солярного образа особенно характерна для записей последних лет, т. е. для информаций, которые явно спровоцированы вопросом собирателя. Сбивчивость, скомканность современных рассказов о полуднице объясняется тем, что они активно не живут в устном репертуаре и их с трудом вспоминают для записи, в угоду собирателям старательно восстанавливают в памяти рассказы, слышанные в детстве от стариков. Рассказы эти взамен мифологической интерпретации приобретают «исторические», рационально объяснимые черты: полудниц связывают с древней чудью, беглыми ссыльными и каторжанами. Вместе с тем ряд черт образа полудницы (женский пол, связь с полем, с огородом, враждебность к детям, распущенные волосы) сохраняется и в этих поздних версиях, что дает нам право связывать их с древней мифологической традицией.
Наиболее близки из числа записей последних лет к старым поверьям и рассказам о полуднице тексты, записанные в 1970 г. на р. Пипеге Г. Я. Симиной. Например: «Преже-то ходили полудницы; щокотом защекотя(т) до смерти, татонька все рассказывал. До полудня они ничего не сделают, а с полдня с пожни уходить домой. Как жнут рожь, так полудницы-то сидят, скокоркаются все, руки-ноги эк вот складут. Теперь полудницы стали куда-то деваться, давно уже их нету. Тата в глаза-то не видывал их, а старухи-то жнут, так видали».
В информациях, записанных студентами МГУ в том же году в Холмогорском районе, уже утеряна такая существенная черта полудниц, как ее связь с полднем. Информаторы считают, что полудницы ходили по ночам, от них закрывали ставни. Вспоминают, что полудницы ходили в поле, щекотали свои жертвы. Однако, «если кто в поле работает, того по трогали». При этом все информаторы ссылаются на слышанные ими рассказы стариков, подчеркивают, что видели полудницу очень давно («Это еще в первом веке было»), пытаются в ответ иа расспросы собирателей рационалистически объяснить появление полудниц: «Здесь много ссыльных было. Может, они выходили». Или же: «Сказывали, что полудницы — это чудь, когда стали их новгородцы угонять, на Пипеге они и появились».
Такой же характер носят записи, сделанные студентами МГУ в 1971 г. в Пинежском районе. В одной из них о полуднице говорится как о женщине, жившей в древние времена: «Полудница людей горбушей косила. Умница, хитрая женщина. Полудница лежит до двенадцати часов, потом идет людей косить. В двенадцать часов все убегают домой. Она была женщина с длинными волосами, в годы пращура жила. Окошки в то время были маленькими, со ставнями. В полночь, у кого не были закрыты ставни, полудница разбивала стекла, а если кого встречала на улице, косила его. Зимой ее нету, а летом в кустах лежит. У них и одежда прежняя, домотканная. Их дикарями звали, к ним никто не ходил, кроме писарей и судей. Это рассказывал один старик Семей. Его родители помнили полудницу».
В рассказах о полуднице, записанных в последние годы студентами Иркутского университета, в образе полудницы подчеркивается черта, отмеченная еще С. Гуляевым: ею, пугали ребят, чтобы они не лазили в огород. Все информаторы в один голос уверяли собирателей, что слышали эти рассказы в раннем детстве от дедов и бабушек. Вспоминали они эти рассказы, несомненно, в ответ на целенаправленный вопрос собирателя: «Не-е, ничё не знаю о полудницах об этих... Ими же раньше детей пугали. Если там ее не слушают, вот и говорят: «Полудница придет». Будто девки такие ходили и детей таскали. Это вот детей пугали раньше. Только это все неправда, все неправда! Не верьте, девчонки!»
В поздней сибирской традиции в облаке полудницы твердо сохраняется образ, отмоченный еще С. Гуляевым— образ страшной взлохмаченной старухи, сторожащей огороды: «Полудница — она в огороде сидит. Сначала малышка. черпая, как кошка. А потом растет, растет — и до самого неба. А волосы-то длинные, целые. Если пойдешь в огород, она тебя схватит. Это мама моя сказывала, еще когда я девчонкой была, ну годов восьми» .
То же и в другой записи: «Мне еще в детстве бабушка все говорила: «Не рви редиску одна. Если пойдешь без меня, тебя полудница поймат!» Я говорю: «Но и чё будет? А на кого она похожа?» А она: «На ведьму, на старуху» - Описывала ее внешность, что у нее ни зубов, ничего нет, древняя старуха».
Обыкновение пугать ребят «полудницами», что бы они не лазили в огород и не рвали зелень, сохранилось и по сей день во многих селах Читинской области, несмотря на то что представления о полуднице и ее функциях, как правило, самые смутные: «Ну вот, чтобы горох поспелить, а ребятишки ведь тащат ого, сладко ведь... Дак вот, чтобы их напугать, ложат шубу туды ко грядке, что дескать вот полудница-та, а что такое полудница, я и теперь не представляю».
Крайне характерен для современного бытования поверий о полуднице, переставших быть поверьями, рассказ А. К. Колегова 1896 г. р. о том, как он пугал полудницей своего внука: «Полудницей, знаете, детишек у нас пугали. Если по до времечка (или не созрело чё там: горох, огурцы) — вот их пугали. Девочек, мальчиков — озорников этих. «Не ходите! Во-он там, в огороде-то полудница!» — «Да как полудница?» — «А во-он, вон! Смотрите!» — Они ложно оттуда и бегут, ребятишки. Боятся полудницы... А полудница — это что-то сверхъестественное, страшно как-то. Не шибко злая, но озорников наказывала, которые преждевременно рвут овощи. А вид у нее, стало быть, под вид бабы-яги. Как баба-яга страшна! Я Сережку напугал. Он, значит, все в огород лезет, внук-от. Ну, рвет, рвет... А мне и потом моя жена говорит: «Сережка вот в огород, в огород. Справу с ним никакого нету». А я потом дожжевой плащ взял, выворотил, шапку каку-то стару надел, взял палку толсту. И вот она поднесла его к воротцам-то: «Вон там полудница». А я оттуда вышел, старый-то пес. Дак ить он аж затрясся. Она мне тожио кричит: «Брось все это. Напугали парнишку-то». Я и бросил. И с тех пор покаялся пужать ребятишек».

Итак, как правило, перед нами не былички, не момораты или фабулаты и даже не поверья, а лишь «свидетельские показания» о том, что в старину бытовали рассказы о полуднице, что в устах стариков жили поверья о ней.
Несколько ближе в жанровом отношении к быличке следующая информация: «Жали. Было это со старухой. Время-то солнце уже склоняется вот эк уж, с поля уходи — полудницы. Полудницы тут угонят, защекотят, порешат человека. И вот, говорили, одна женка на Пузовочке у нее жала. Жала да поглядела — никого ноту: «Дай еще снопа нанесу». Рано снопа не донесла — прилетела полудница, ее и схватила щекотать. Щекотит вот она насмерть. Вот хот, или меня до тех пор, пока до смерти не защекотит. А вниз повались — отступится».
Былинка о полудзеннике, перекликающаяся с рассказами о полуднице, записана в 1975 г. и в Полесье: женщина, копавшая картошку, вдруг увидела страшного черного человека. Она кинула тяпку, хотела закричать, бежать, по не смогла. Спаслась она тем, что произнесла: «Господи, помоги». Когда она рассказала о случившемся с ней матери, та сказала, что ото был полудзенник, и прибавила, что по полудни ходят умершие нечистой смертью. И в той, и в другой быличке ощутимая связь не только с представлениями о полевике, но и о русалках — заложных покойниках, враждебной человеку нечистой силе, щекочущей свои жертвы.
Поскольку в сравнительно многочисленных записях былинок последних лет сведения о полуднице крайне смутны, неопределенны, частично утеряли свои доминантные черты и, как правило, добыты искусственно, т. е. целенаправленными вопросами собирателя, они могут рассматриваться только как рудименты, доказывающие наличие в недавнем еще прошлом русских поверий и рассказов о полуднице.
В пользу древности этого образа русской мифологии говорит общность его с представлениями о полевых духах других славянских народов, в поверьях которых обнаруживается при наличии ряда локальных деталей весь комплекс доминантных черт русской полудницы (женский пол, солярный характер, связь с полднем, враждебность к людям, в частности к детям). Совпадает и характер позднейшей трансформации образа от верования к средству воспитательного воздействия. Наконец, совпадают берущие начало от обозначения полудня и имена этого полевого духа в поверьях, меморатах и фабулатах разных славянских народов: чешская polednice, польская poludnica, przepolndnice, polnd- niowka, серболужицкая pripoldriica, словенская polndnica, словацкая polednice.
Все это дает полное основание считать, что русская полудница, о которой еще и сейчас помнят в Архангельской обл. и Сибири, — древнее общеславянское мифологическое существо. Прав был А. Н. Афанасьев, подчеркивая общеславянскую сущность полудницы. Приводя весь комплекс доминантных черт этого общеславянского полевого духа, он писал, что, по мнению лужичан, в пыли вихрей летают женские мифические существа , что лужицкая полудница «является на поля допрашивать женщин, как должно обрабатывать лен, и тем, которые не сумеют дать ей ответа, свертывает шеи». Он указывает, что не менее опасна и чешская полудница: она бродит по нивам в полуденное время и подменивает оставленных без присмотра детей. Недаром детям грозят: «Вот придет полудница и возьмет тебя».
Славянская полудница, по свидетельству собирателей, — существо противоречивое, как и другие духи природы. О ней рассказывают много страшного, но она делает порой и добро. И. И. Срезневский, суммируя сведения о серболужицкой приполднице, пишет, что это высокая прекрасная девушка, она выходит в жару около полудня, завернута в белое, расчесывает волосы, поет, расспрашивает жниц: рассердившись, сворачивает жертве голову. Он сообщает, что жниц, оставшихся в неурочное время работать в поле, в шутку спрашивают: «Разве не боишься, что нападет па тебя приполдница?» .

С поверьями о приполднице у лужичан связаны многие запреты: не сеять в полдень, не оставлять в полдень детей одних в поле и др. Сообщая эти запреты, рисуя портрет приполдницы — высокой стройной женщины в белой одежде,— В. Шуленбург сообщает поверье, что если в поле встретится приполдница, надо, чтобы спастись от нее, до 12 часов рассказывать ей о чем-нибудь одном. Именно этот образ красивой и вместе с тем коварной женщины в белых одеждах запечатлен на картине сербо-лужицкого народного художника Мартина Новака «Prepoldnica a Wochosanka» .
О славянской демонологии, связанной с полем, существует огромная литература, частично указанная выше. Сведения о славянских духах поля суммированы в работах французского исследователя Роже Кайуа. Нельзя не согласиться с его утверждением, что у разных славянских народов образ полудницы в основных его чертах крайне константный, единый и разнится только в малозначительных деталях. Он справедливо полагал, что славянские материалы убедительно показывают, что «единые мифологические представления, связанные с полднем, развивались в каждой социальной среде, принимая локальные особенности в зависимости от климатических условий, уровня цивилизации и традиции».
Р. Кайуа подчеркивает особую активность славянских полуденных духов в жаркое время года и дня, сообщает, что они охраняют поля и враждебны детям.
Появление последнего мотива он объясняет тем, что полдневный жар вреден для детей, этим же объясняются запреты работать в поле в полдень. Что же касается мотива похищения детей, то, по мнению Кайуа, он привнесен в славянские поверья о полевых полдневных духах чужеземной традицией. Что касается русского фольклора, мотив этот, связанный с представлениями о лешем, русалках, черте, мог легко прикрепиться к полуднице, поскольку он характерен для нечисти в целом.
Связь полдневных духов с вредоносным вихрем, по мнению Кайуа, встречается только у чехов и изредка — у поляков. Однако она наблюдается, как мы имели возможность убедиться, и в русских поверьях.
Заслуживают внимания наблюдения Кайуа над трансформацией поверий о полуденных духах; при исчезновении веры в мифологические существа их образ используется как средство педагогического воздействия. Аналогичный процесс, как указано выше, имеет место и на русской почве. Интересно, что при этом, как отмечает Кайуа и как мы видим на примере сибирской традиции, славянская полудница утрачивает свой солярный характер и характеризуется как страшная безобразная старуха.
Кайуа считает органичными в образе полудницы эротические мотивы, причем связывает их с античными истоками представлений о полуденном божестве. В русском фольклоре эти мотивы связаны преимущественно с образом русалок, которые лишь па основании связи с цветущей рожью входят в круг поверий о полуднице.

Итак, мы убеждаемся, что при известных локальных различиях у славян едина не только сама модель мифологических солярных женских образов, связанных с полем, но и их историческая трансформация в «буку», в существование которой уже не верят взрослые, по которой по традиции пугают детей до настоящего времени. Даже переодевание с этой целью стариков, т. е. использование маски полудницы, совпадает в нашей северной деревне и в Праге. Приведенные примеры и наблюдения собирателей и исследователей достаточно убедительно говорят о том, что перед нами единое древнее общеславянское поверье, варьирующееся лишь в отдельных деталях, но по существу меняющееся не столько в традиции разных народов, сколько во времени.
Если мы с достаточными основаниями можем в отношении славянских народов говорить о едином праисточнике представлений о полуденном божестве, то несколько по-иному дело обстоит с взаимоотношениями русских поверий о полуднице и мифологией угро-финнов. В славянских поверьях полудница предстает как опасное, страшное, смертоносное существо, несущее гибель, недаром А. Блок говорит об «ужасе», который возбуждает в нем услышанное в Боблове поверье «Она мчится по ржи». Это солярный дух, воплощение губительного солнечного удара. Б системе угро-финской мифологии оно прежде всего мать-ава, хранительница поля. Именно тот образ рядом своих функций и прежде всего связью с цветущей рожью близок к славянским полудницам.
Покровители и хозяева поля постоянно упоминаются в мордовских моляпах, свадебных и календарных обрядах. «Наиболее резкие отпечатки язычества, — писал этнограф. Масленников, — сохранились в верованиях мордвы. Они еще знают Пакся-аву, или полевую старуху». Н. Масленников установил, что каждая деревня имеет свою Пакся-аву, свою хранительницу поля, она безвредна для человека до Семенова дня (17 августа), после которого ее следует остерегаться. Он сообщал, что во время жатвы при ночевке в поле перед сном молятся богу и Пакся-аве .
У эрзи еще недавно существовал обычай оставлять в поле некоторое количество колосьев и, связав их, класть в середину дар Розь-аве, т. е. покровительнице, хозяйке ржи. И. И. Смирнов сообщал, что мокша и эрзя в равной степени убеждены в существовании особых «хранителей» возделанных человеком полей. Таковыми он считает у мокши Паксязыр-аву, у эрзи — Паров-аву. По представлениям вятских черемис, поля бережет полевой дух Кавн-Юмо.
Помимо этих, достаточно далеких от русской полудницы, представлений о хозяевах поля (очевидно, исконном слое в угро-финских верованиях), в них обнаруживается и другой пласт верований, образная система которых более близка к славянским полудницам. Так, например, у пермяков II. И. Смирнов обнаружил рассказ о Бун-шорике, которую он, имея на это основания, прямо назвал полудницей: «Период цветения ржи представляет собой у пермяков время деятельности Бун-шорики, полудницы. Она расхаживает по межам и волнует цветущую рожь». «И былое время, — сообщает он вслед за этим, — пермяки в полдень забирались в избы, закрывали окна кошмами и сидели тихо. Детей не выпускали на улицу, у баб, которые выходили колотить холсты, десятник отбирал их».
О пермяцкой полуднице писал и В. М. Янович: «Православный пермяк верует в множество других второстепенных духов. В поле живут полудницы». Он дает и описание полудницы: «Полудница по виду — здоровенная баба, всегда одетая в вывороченную навыворот шубу. Ровно в полдень она выходит из земли позавтракать, и тогда ей не попадайся: в припадке злости она может съесть всякого, в остальное время она — существо безобидное».
О близости к русской полуднице некоторых представлений угро-финнов о богине, живущей во ржи, говорят и зырянские материалы конца XIX в.: В. В. Кайданский упоминает зырянскую «богиню, живущую во ржи и охранявшую ее», по имени «полбзиича». «Теперь, — пишет он,— вера утрачена» и добавляет, что боятся ее только дети, старики же считают, что она ушла куда-то, рассердившись на маловерие. Имя богини «полозиича» (nonoflninja) в словаре П. Савваитова переводится как полудница, «которая, по мнению зырян, живет во ржи» . Все это дает основание принять точку зрения Н. С. Трубецкого, усматривавшего в мифологии угро-финских народов, в частности в мифе о богине, ходящей в полдень по полю и вступающей в разговоры со жницами, влияние славянской полудницы.
Склонен констатировать славянское влияние на поверья о так называемых растительных демонах и эстонский исследователь О. Лоритс, считающий, что именно в этом разряде эстонских поверий особенно ощутимо влияние чужой мифологии. Он, с одной стороны, устанавливает наличие немецкого влияния в поверьях Западной Эстонии, а с другой стороны, ставит вопрос: не является ли русская полудница прототипом одного образа восточноэстонских поверий, а именно — «ржаной девушки», которой в период цветения ржи следует бояться в полдень? Учитывая сложность генетических связей эстонской мифологии с поверьями приволжских и пермских угро-финнов, Лоритс отмечает бесспорное влияние на последние русских поверий.
Таким образом, соответствия некоторых угро-финских и русских версий о духах поля, в частности о полдневных женских духах, объясняются не только общетипологическими предпосылками, но и конкретным славянским влиянием на мифологию ряда угро-финских народов.

То же можно сказать, если сопоставлять русские поверья с немецкими поверьями и суеверными меморатами о духах, связанных с полем или солнцем. Лишь часть из них крайне близка славянским поверьям, что давало основания ряду исследователей считать их «онемеченными» славянскими представлениями о полуднице. Первые сведения о немецкой «ржанице» относятся к XVII в., рассказы о ней (Roggenmuhme) неоднократно фиксировались немецкими собирателями и исследователями, начиная с братьев Гримм . Однако, как правило, эти рассказы не несут в себе всего комплекса доминантных признаков, которые мы наметили как характерные для славянских поверий о полуднице.
Отдельные соответствия русской полуднице мы находим в литовском и латышском фольклоре. В литовских преданиях они обнаруживаются в образе Pietu rene — полуденной женщины и в образе Balia mergele — белой девушки. Полного же соответствия полуднице в литовском фольклоре пет. В каталогах народной прозы (в каталоге И. Балиса 1931 г. учтено 16 000 текстов, в новейшем каталоге Б. Кербелите — свяше 35 000) отмечено лишь четыре предания, связанных с жнивьем. Так, в 1902 г. в Вилковишском у. записана следующая информация: «Когда я был маленьким, рассказывали о бабах из ржи (Ragru bobes) и пугали ими детей» (LMD, 1, 336/4).
В Тракайском у. в 1910 г. записана следующая, достаточно далекая от русских поверий быличка: Ионас Микалаускас иПятрас Скарнявичус пасли быков накануне св. Ионаса, в полночь они увидели — по ржи бежит женщина с распущенными волосами, в одной рубашке; они стали ее ловить, но не смогли поймать; начали бросать в нее топорами — рогана (т. е. ведьма) похватала топоры и спряталась во ржи; утром не нашли ни ведьмы, ни топоров (LMD, 1, 209/2).
Остальные два поверья касаются последнего снопа и засевания холмов и описывают происки коварной Лауме. Связывать их с полудницей нет оснований.
На латышские (довольно далекие и порой произвольные) соответствия русской полуднице указывал В. Маннгардт в статье о латышских солнечных мифах. В книге А. Анцелане мы находим рассказы о призраках, среди которых встречаются и красивые девушки, которые, как правило, являются в полночь и лишь изредка — в полдень. Предания эти связаны с рассказами о кладах и провалившихся замках, т. е. входят в совершенно иную повествовательную систему, чем поверил о полуднице. То же можно сказать о латышских песнях, в которых поется о матери полей, которая заботится об обильном урожае и антро-поморфном полевом духе Юнисе, именем которого называют последний сноп, а также зерно-двойчатку.
Латышские и литовское предания настолько далеки от русских поверий о полуднице, что на их основании можно только лишний раз констатировать широкий ареал существования поверий, связанных с солнцем и полем, по не говорить об общности их с русскими повериями о полуднице. На это даже меньше оснований, чем в отношении к немецким поверьям. Немецкая Roggen muhme прочно связана с полем, она властна увеличить урожай или погубить его. Будучи бездетной, она охотно играет с детьми и даже похищает их, особенно младенцев, положенных на межу. Ею пугают детей. Однако она ire носит столь ярко выраженного солярного характера, как славянская полудница, и не связана столь неразрывно с полднем. Очевидно, и здесь не может идти речь об общем первоначальном источнике, который мы имеем право предполагать в традиции разных славянских народов.
Нет оснований предполагать и прямое взаимодействие между немецкими и русскими преданиями, подобно тому, как между немецкими и эстонскими или немецкими и чешскими поверьями о полевых духах. Таковы же и немецкие предания, записанные в Самарской обл. о «ржаной бабе», которая в прошлые времена оберегала рожь и погубила многих детей, собиравших во ржи васильки. На основе подобных рассказов поэт Густав Мюллер (1868—1938), автор многочисленных баллад и песен в народном стиле, создал популярную балладу «Die Roggenmuhme» о ребенке, погубленном поцелуем «ржаницы». Нельзя не вспомнить аналогичную знаменитую балладу К. Я. Эрбена.
Предания о «ржаной матке» входят в единый цикл немецких суеверных рассказов о духах поля, в которых фигурируют также полевик (Kornmannl), ржаной страх (Roggenschreck), ржаной волк (Roggenxvolf), а также женское существо (Schmarkemveivl), которое охраняет от детей луга. Множество таких рассказов было записано в свое время в Померании. Сравнительно недавно многочисленные рассказы о немецких полевых духах были опубликованы Ульрихом Венцелем. Среди них и рассказ о синей, как василек, ржанице, которая градом уничтожила посевы скупых хозяев.
Ареал распространения представления о солярных полуденных духах (daeinonium meridianum) мужского и женского рода крайне широк. Он охватывает всю Европу Духи полдня отмечены также в африканских и юго-восточных азиатских традициях. В связи с этим нельзя установить генетических связей этих традиций или их взаимодействия, а можно говорить лишь об очень общих типологических соответствиях русской полуднице в мировом масштабе, при этом, если под типологией в широком смысле понимать, как предлагает Б. И. Путилов, «закономерную, обусловленную рядом объективных факторов повторяемость в природе и обществе, которая обнаруживает себя в предметах и явлениях, в свойствах и отношениях, в элементах и структурах, в процессах и состояниях».
В исследуемых нами поверьях немецкий исследователь Дитрих Грау различает два основных момента: появление в полдень и злобность. Это дает основание для типологического сопоставления крайне широкого материала.
Целесообразно сужение круга этих сопоставлений и привлечение лишь тех параллелей, которые совпадают с образом русской полудницы во всем комплексе его признаков. Таковы, с одной стороны, поверия о полдневном духе поля женского рода, бытующие в славянской мифологии, и, с другой стороны, поверия, известные угро-финским народам и частично — немецкой традиции. Межэтническая общность русских поверий со славянскими объясняется генетическими предпосылками, общность же их с угро-финской и немецкой мифологией в ряде случаев вызвана влиянием, подготовленным и поддерживаемым типологическим соответствием не только мифологической системы, но и всей фольклорной традиции и духовной культуры в целом.

*************************************************************************************
Э. В. Померанцева. Межэтническая общность поверий и быличек о полуднице.