Про подарок.

День рождения волхва Велеслава как обычно удался.
Гостей было изрядно, подарки тоже не плохи. Особенно порадовал волхв Велемудр, который не присутствовал, и это с его стороны был самый лучший подарок!
Утро следующего дня выдалось несколько муторным… В избе было, хм… не прибрано, да и в голове тоже некая круговерть наблюдалась. Из-за этой вот самой круговерти волхв Велеслав, подошедший к окну, глянуть, что там да как,  не сразу и заметил, что по ту сторону окна на него кто-то таращится. Точнее, заметил, но решил, что это его собственное отражение в слюдяном окошке. Отражение было мордатым, с вытаращенными полубезумными глазищами, бритым сверху и усатым книзу, и в целом производило впечатление моржа на нересте. Велеслав поначалу спокойно отнесся к этакой своей новой и необычной внешности, чего, дескать, после крупного празднества не бывает. Вон, радарь Заяц, давеча так взвеселился за чарочкой хмельного, что когда узрел в поднесенной ему братине чье-то бородатое отражение, то мигом полез с ним драться, при этом кричал, что не позволит там всяким, что терпеть не может бородатых и волосатых, что всех убьет – один останется, но в итоге никого не убил, а только сам облился пивом по самое не балуйся.
Однако же, после того как отражение нервно волхву подмигнуло, потрогало себя за бритый загривок и прокашлялось, Велеслав понял, что это не он. Какой-то запоздалый гость, - сообразил волхв. Что ж, если у него с собой есть хмельное, то таким гостям завсегда рады, тем паче на утро после дня рождения. Волхв поспешил открывать дверь, попутно пытаясь припомнить, как же зовут этого мордатого, но ничего на ум не шло, кроме мало возможного предположения, что это был все тот же Заяц, устыдившийся вчерашнего и от того решивший сменить свой облик.

Итак, Велеслав широким жестом растворил дверь и кивком пригласил незнакомца войти в его скромное жилище. Гость был облачен в черную рубаху, топорщащуюся у него на пузе, и таскал на шее деревянную долговую бирку! Но не это удивило Велеслава, а то, что вместо приветствия, гость первым делом достал из-за пазухи маленький сапожный молоток, трижды стукнул им в дверной косяк, громогласно рявкнул: «Перун здесь! Я хочу есть!», и только после этого вступил в избу.
Далее события развивались с такой скоростью, что волхв Велеслав с трудом за ними поспевал.
Мужичок, грозно выпятив брюхо и вращая безумными очами, вопросил:
- Ты ли тот волхв Велеслав, что без моего на то дозволение взял себе это имя?
Велеслав, думавший над тем, чем бы угостить проголодавшегося гостя, аж поперхнулся от возмущения, ибо кратко ответить на этот вопрос было нельзя. Однако, изданный волхвом звук мужичок предпочел истолковать, как согласие, и по сему продолжил:
- Прощается тебе, ибо не ведал ты, что я уже сошел на землю, на свои владения родовые, на пятины мои исконные! Не ведал ведь?
Тут Велеслав честно мотнул головой, откуда, дескать! Мужичок снова выудил свой молоточек, тюкнул им по деревянному столу и возопил:
- То закон – что Я! Аз есьм духовный владыко Руси-Матушки! Аз есьм последнее и подлинное воплощение Перуна! Аз есьм сам Перун-Всебог, сам себя на земле породивший! То закон, что язва!
И много чего еще говорил тот мужичок, оттирая взмокшую бритую макушку, фыркая в вислый ус, и постукивая молоточком. Велеслав всё ждал, когда тот хоть раз помянет в своих речах Велеса, но этого так и не случилось. Видимо, не знал о Нем мужичок совершенно ничего. Тогда волхв, чтобы поддержать беседу, полюбопытствовал:
- А как тебя… кхм… то есть, вас, звать-величать?
Мужичок, вознамерившийся было в это время взгромоздиться на стол, оставл свои бесплодные попытки, и в очередной раз невпопад возвестил, что «то закон, что ему ясно», и лишь после этого соизволил представится:
- Из Невограду мы! Володимир Третий Хомяк! Про тайную общину истинных славян, именуемую «Шаг хомяка» слышал? Нет!? А про «Похороненный ёж в бурьян»?
Велеслав уточнил:
- Похороненный в бурьян ёж?
Лучше б он этого не делал. Мужичок взъярился:
- Нет и еще раз нет! «Похороненный ёж в бурьян»! Не учи меня древнерусскому, отрок! Ибо аз есьм десница Перунова, Его палица разящая, и мне ли не знать?!
- То закон, что явно, - невольно поддакнул Велеслав, заразившись от мужичка.
Пытаясь незаметно оттеснить незваного гостя ближе к выходу, волхв ненавязчиво спросил:
- А чем, собственно, обязан, приезду вашему, уважаемый Хомяк?
- Тамбовский волк тебе хомяк! – рявкнул мужичок, - Аз прозываюсь и прославляюсь в веках, и имя мне Володимир Третий Хомяк! А прибыли мы сюда про то, чтобы в день твоего дня… Нет, чтобы в честь твоего чстня… Опять не так. Чтобы. В честь. Твоего дня рождения. Благословение тебе свое выдать и дарами наделить!
Про благословение Велеслав сделал вид, что не услышал, а вот подарками живо залюбопытствовал.
- Истинно ли ты руды славянской? – гаркнул мужичок, и жахнул молоточком по столу так, что ножки у него подломились и тот рухнул.
Велеслав согласно кивнул, понадеявшись в том на предков:
- Славянской.
- Тогда благословляю тебя руной «Чебердымц», и одариваю даром великим – своей ручной кладью!
- Там книги? – возликовал Велеслав, как истинный книголюб.
- Тысячи тысяч книг! – важно кивнул Третий Хомяк, - Начиная от глиняных табличек, написанных хренописью, и кусов коры, исписанных священным письмом «короедицей», в те времена, когда на земле жили одни лишь Змеи Горынычи!
- Да где ж мне разместить столько добра? – возопил Велеслав, но отнюдь не горестно, а прикидывая в уме, где и как будет расширять свою избу.
- Впрочем, это не важно, - тут же поправился волхв, простирая руки к этому удивительному человеку. К этому расчудесному, милому чудаку!
- Лучше скажите, где вы, глубочайше уважаемый Володимир Третий, храните свою столь великую ручную кладь?
- Здесь! – сказал мужичок, и постучал заскорузлым пальцем по своей маковке, - Всё здесь. И чтобы ты мог безвозмездно пользоваться ручной кладью великого рода Хомяковых, жить буду у тебя!!!
И принялся по хозяйски осматривать помещения.
- Стол новый надо достать, - говорил он, грузно топая по горнице, и оставляя за собой грязные следы. – А то видишь, сломанный он, не хорошо. Люди ко мне ходить будут, а где принимать! Почини.
Мужичок бегал и то и дело вопрошал, а ошалевшему от такого напора волхву оставалось только отвечать.
- Здесь у тебя что? – хмурил брови Хомяк.
- Кладовка малая! – оторопело сообщал Велеслав.
- Хорошо, что малая. Здесь я тещу поселю, она баба как раз малорослая. Места много не занимает, но храпит жутко, так что отдельно селить надо.
- Какая теща?
- Моя любимая теща! То закон, что странно! – кричал в ответ не на шутку разошедшийся Хомяк, - Или ты думаешь, я сам к тебе в хоромы перееду, а тещу в сырой землянке прозябать брошу?! Шиш тебе! А вот тут у тебя чего это?
И мужичок пнул ножищей следующую дверь, за которой обнаружилось небольшое помещение со стоявшей посередине деревянной кадкой изрядных размеров.
- Тут я ноги парю, если там простуда или утин прихватят… - робко отвечал волхв.
- Ага! – мужичок обрадовано потер ладони, - Хорошая кадка! Я в ней яблоки на зиму замочу! Люблю я моченые яблоки по зиме! Эх!
- А париться где же?
- А как все, в бане! Нечего, не бояре, и в баню походимте! Проще надо быть, обсчительней! А тут чего у тебя за будка?
- Кладовка овощная, - поспешил пояснить Велеслав.
- Овощи придется выбросить, у меня тута брательник жить будет. Он недавно с острога вернулся, душегуб окаянный, а жить ему негде. А тута ему и бабе евонной местов хватит. У меня брательник знаешь какой? Ух! Это ж кремень, это ж весельчак, каких поискать! Как напьется, так давай ножиком махать и орет, шутник: «Всех, …ть зарежу на …й!» Да никого он не зарежет, шутит он так. Ну, может и поцарапает, да не до смерти ж. А ножик то у него, ножик! Это не ножик, а целая сабля, вот такой вот длинны – мужичок показал на сгибе локля, сколько лезвие у «ножичка», - Брательник его тут на стенке повесит, я ж знаю его! Это ж как и я – Хомяк! Хранитель ручной клади Хомяковых! Тэкс, тэкс, а тута у нас чего?
- Да ту закуток, я бубен здесь сушу…
- Какой еще бубен?! Конь у меня здесь стоять будет! Гнедой! Зверюга, а не конь! Эх, он когда копытами своими топочет, ну так топочет, миляга, что и тещу с ее храпом не слыхать! И еще молоты свои здесь положу, у меня их о-го-го! То закон, что страшно! А во дворе всеславянский чур Перуна поставлю, в рыбьей чешуе, здоровенный такой, с четырьмя головами! А забор, амбарчик вон тот, колодец, это всё снести придется, а как же! Народ же денно и нощно ходить будет, так что сам понимаешь… А, кстати, полати в избе широки ли?
- Ну, в целом да, - согласился Велеслав.
- Дело это! Значит и мы с женой тоже поместимся, - мужичок с намеком захохотал, и некстати добавил, - Сало, тень Нептуна!
Кто такой Нептун, Велеслав уже и спрашивать не стал, ибо представив храпящего с ним на одних полатях Хомяка с толстой его супругой, волхв пришел, наконец, в себя. Он взял заговоренный топорик, подаренный давеча волхвом Богумилом, и медленно пошел на Хомяка.
- Тебе чего надоть? – насторожился тот, перестав запихивать себе в рукав серебряную тарелку.
- Да вот, хочу подарочек свой поподробнее посмотреть. Ручную кладь сейчас вскрывать будем, прямой доступ чтоб к табличкам хренописным открылся…
- И ты туда же! – заорал Хомяк, - На духовного владыку всех славян покушаешься! На истину в моем лице руку поднял! Аз есьм Альфа и Омега, сиречь Аз и Ижица! Аз есьм закон! Всё! Не позволю! Уеду от вас! К волжско-камским татарам уеду, уж они-то славяне! Им буду руны сказывать, а вам хрену на тарелке!
Взревев напоследок белугою, Хомяк Третий умчался прочь, и больше о нем и его ручной клади и слуху не было.
А Велеслав остался без такого вот подарочка, и может оно и к лучшему?..

***************************

Ещё про день рождения (2007)


Продолжим тему дней рождений волхва Велеслава, побрехушкой, подаренной ему в 2007 году:

(Читается механическим голосом а-ля Семен Альтов)

Самым удивительным образом в этом году день рождения волхва Велеслава пришелся на один и тот же день аж по трем календарям сразу: по солнечному, как у всех людей, по лунному – как это иной раз бывает у волхвов, и даже по старому стилю, хотя как такое могло случиться, честно говоря, было совершенно не понятно. Но, коли уж волхв сказал, значит так оно и есть, посему спорить и расспрашивать о подробностях никто не дерзнул, тем паче всегда есть изрядная возможность вместо внятного ответа схлопотать душеспасительным посохом по многострадальной спине.
Велеслав был несказанно доволен, ибо утроенный день рождения сулил подарки в тройном количестве. Впрочем, сулить-то сулил, но на всякий случай имело смысл и самому загодя о том позаботиться, и волхв заблаговременно предупредил о таком вот повороте дел своих наприглашенных в гости дорогих друзей. Да, он прямо так им и сказал, дескать, как придете ко мне, смело стучитесь ногами в дверь!

- Как так, ногами?! Зачем? – удивлялись друзья.
- Так ведь вы же придете не с пустыми руками! – радостно оповещал их Велеслав, в предвкушении потирая руки, и подмигивал, вроде как показывая, что шутит. Но друзья, знавшие волхва не первый десяток годков, понимали – нет, не шутит…
И вот, с утра пораньше, когда тройной день рождения уже наступил, волхв принялся за уборку своей скромной хижины, если это, конечно, можно было назвать уборкой. Пауки, правда, были согнаны с насиженных точек, но лишь потому, что именно к местам их гнездования были попрятаны вещи, которые могли бы столкнуть, разбить или порвать неуклюжие гости. Пауки ворчали, хмурились, но собирали пожитки, и перемещались в более глубокие норы и переходы. Следом за этим Велеслав принялся выравнивать стопки старинных книг, возвышающихся везде и загромоздивших почти все проходы в хижине, за исключением одного, ласково называемого Велеславом «Путь домой», ибо этот проход вел от порога прямиком к постели. Впрочем, лишь первой стопкой книг дело и закончилось, потому как волхв, углядев незнакомую рукопись, рассеянным движением, растворил ее, перелистал пару страниц, честно обещая себе, что сейчас читать не станет, привычно вчитался в пару строк, потом одолел пару страниц, удивленно вскинул брови, пробормотал себе под нос: «Вот ведь бред-то!», уселся на полу поудобнее, зажевал кончик бороды, и целиком погрузился в диковинное повествование.
Собственно говоря, на этом уборка и закончилась. А уже через два часа, упоенный тишиной и содержимым книги, волхв и сам не заметил, как заснул. И приснился ему удивительный сон…
Будто бы очутился он посреди дороги, вымощенной желтым кирпичом, да не один с попутчиками. Правда, вид этих попутчиков будил в волхве самые худшие подозрения. Первый из них, и похоже, самый главный, оказался обычным садово-огородным пугалом, этаким мешком соломы, в шапке и наведенным красками лицом. Уже одно то, что подобное существо могло двигаться, и, как позднее выяснилось еще и разговаривать, так вот, одно это свидетельствовало насколь могуч и величественен Велес-Батюшка! Второе чудо-юдо выглядело просто поразительно: здоровенный дядька, целиком выкованный из листового железа и огромным топором за плечами. Третий попутчик, вот ведь наглость какая, оказался большущим львом!
Впрочем, со львом оказалось проще простого, как только животное попыталось понюхать, что у волхва в суме, как Велеслав, с криком: «А вот это видел!», жахнул льва посохом промеж ушей. Зверюга, ошарашено мякнув, поспешила спрятаться за спины двоих других.
- А нечего зверя натравливать! – строго сообщил Велеслав, глядя на то, как недоуменно таращатся на него попутчики.
Пугало, как уразумел волхв, колотить было совершенно бесполезно – соломенный мешок, он мешок и есть, смягчит любой удар. А на железного молодчика Велеслав посох просто пожалел, сломается еще. Да и, опять же, топор…
Троица как-то странно притихла, а потом наперебой начала выспрашивать (даже лев!) у волхва, не знает ли уважаемый господин с палкой, куда подевалась Дороти?
- Дорохов? – переспросил Велеслав.
Нет, заверили его попутчики, Дороти, молодая девушка из Канзаса.
Волхв пожал плечами, какой-такой Канзас, у нас на Руси таковского города нетути.
Пугало, немного подумав, радостно воскликнуло:
- Да он же русский!
- Ну надо же, как это он догадался? – съязвил Велеслав.
- Он очень умный, то есть, он скоро будет очень умным, - скрипучим голосом сообщил ему мужик из железа.
И снова начались расспросы. Суть их осталась прежней, но теперь его выспрашивали о какой-то девочке по имени то ли Энни, то ли Элли. Полагая, что сии диковинные прозвища, при всей их кажущейся невинности, вполне могут оказаться именами злейших бесов, волхв, предпочел не произносить их всуе, попросту отмолчался от всех вопросов.
Странная троица, не добившись ответа, печально поплелась по дороге. Волхв, которому было, вобщем-то, совершенно все равно куда идти, пошел вместе с ними. Вскоре он обнаружил, что почему-то весело приплясывает по желтой дороге вместе со львом, железякой и пугалом, напевая песню, про какой-то Изумрудный город в который они идут трудной и непростой дорогой, но уж там-то, в Изумрудном городе,  великий Гудвин исполнит три заветных желания…
Велеслав немедля задумался, ведь если судить по песне, Гудвин был весьма силен духом, коли вот так легко брался исполнять чужие желания! Возможно он – частное воплощение Велеса, - размышлял волхв. – Что ж, тогда я сто восемь раз пропою ему колославу ГОЙ ЕСЕ ВЕЛЕСЕ и оболью молоком. А если это просто могучий ведун, тогда мы с ним непременно обсудим устройство местных бубнов. Да! И не забыть про желания! – напомнил себе волхв, мысленно набрасывая списочек, получившийся, случись его написать на бумаге, саженной длины.
Но увы, ничего этого не случилось, потому как именно тогда, когда чарующие зеленоватые шпили Изумрудного города показались из-за горизонта, сон волхва был грубейшим образом прерван. Это званые гости, что есть сил стучали в его двери ногами…
Долго описывать, какие именно дорогущие подарки вручали в этот день рождения волхву дорогие гости, а вот волхв Богумил поступил, из-за свойственной ему жадности и вредности, весьма хитро. Вместо подарка он скоренько накропал про именинника очередную побрехушку, и собирался торжественно прочитать ее прямо у праздничного костра, причем, поскольку Велеслав намекал на утроенное количество подарков, прочитать свою писанину Богумил собирался целых три раза подряд.
Что собственно сейчас и произойдет. Итак…

Самым удивительным образом в этом году день рождения волхва Велеслава пришелся на один и тот же день аж по трем календарям сразу…

*****************************
Про ужасную месть.


Здесь рассказывается случай из жизни одноногого хитрого дедка по имени Яромилыч, персонажа цикла историй. Обитал об в городишке, расположенном изрядно далеко от стольного града, и посему называемого.... ммм... как бы это помягче выразиться... Зибуня.

Были у одноногого деда Яромилыча два заклятых недруга – дед Грибан и его племянник Краюха. Очень неприятные люди. Они при всяком удобном случае подшучивали над старым Яромилычем, осмеивали его, шпыняли. В общем, обид много накопилось. И вот решил им Яромилыч отомстить, да не просто отомстить, а так, чтоб на всю жизнь запомнили! Виной тому была одна книжица, недавно Яромилычем читанная. Там описывались страсти, разразившиеся в маленьком орабийском городишке. За какую-то невинную шалость, один орабиец, толи Бабай, толи Ага-эбурген, крепко поссорился со своим соседом, которого звали толи Малико, толи опять же Ага-эбурген. Первый убил второго, за него мстят дети. Им мстит сын первого. Сыну мстит племянник жены второго, а ему, соответственно внучатый племянник этого сына. В дело включаются все новые и новые родственники, дяди одних гоняют зятьев других, тетки, деверя, снохи, соседи, знакомые соседей. Скоро весь городок затеял резню, живым, судя по книге, спасся только белый барашек того, которого звали толи Малико, толи Ага-эбурген.
«Вот это месть, так месть! – дивился Яромилыч заморским страстям, - Мне бы так Грибану хвост прищучить! Нет, ну не то что бы до крови, но чтоб перепугу было от души!» Он долго вынашивал замысел, пока тот окончательно не сообразился сам собой. Коварный Яромилыч купил на ярмарке мешок пчелиного воску, заплатив за него отчаянно большую цену. Утешала только мысль о страшной мести, что очень скоро свершится. Размяв комки воска, он принялся за дело. Перво-наперво, Яромилыч затеял слепить из воску человеческую ногу. Особого умения тут никакого было не нужно. Главное, чтобы было похоже на ногу. Посматривая на свою единственную ногу, Яромилыч добился довольно близкого сходства. Вторая задача была посложнее. Из остатков воска нужно было слепить голову Грибана. Черты гнусной рожи Грибана Яромилыч помнил как свои пять пальцев. Стоило только закрыть глаза, и начинало казаться, что его рожа криво ухмыляется и пакостно подмигивает. Целый вечер ушел на изготовление головы, но когда Яромилыч закончил свою работу, на его столе осталось лежать именно то, что и требовалось.

Той же ночью, злорадно потирая руки, Яромилыч пошел мстить. Он тайком прокрался в дом, где жил Грибан, вместе с племянником, не скрипнув половицей, не топнув культей, не проронив вслух зловещего смешка. Грибан спал на широких полатях, покрывшись с головой новым стеганым одеялом. Евонный племянник Краюха, приютился за углом, на лавке, завернувшись в овчину. Яромилыч положил восковую голову на стол, поближе к Краюхе, а ногу примостил прямо поверх стеганого одеяла Грибана. Тихонько пожелав всем доброй ночи, Яромилыч удалился.
Грибан проснулся через часок после рассвета, потянулся, зевнул во весь рот, и чуть не подавился с перепугу. На его постели лежала отрезанная человеческая нога! Грибан с ужасом осознал, что это его собственная нога, отрезанная ночью какими-то мерзавцами, и что теперь он всю жизнь будет ковылять, как этот ненавистный Яромилыч, на культе! Громкий рев потряс стены избы. Краюха проснулся от этого крику, хотел было вскочить с лавки и бежать к дяде, спросить, что случилось, но не вскочил. На столе лежала отрезанная голова дяди, смотрящая прямо на него! Еще один громкий крик прокатился по избе.
- Дядя! – в ужасе кричал Краюха, не в силах встать с лавки, - Дядюшка мой родный!
Что хуже всего – дядя отозвался!
- Краюха! Племянничек! Как мне плохо! Что же со мной сделали, изверги!
Узрев, что отрезанная голова дяди, хоть и не двигает челюстью, но вполне еще может разговаривать, он чуть было не лишился сознания.
- Подойди ко мне, Краюха! Помоги мне! – стенал Грибан, - Я, наверное, умираю…
Краюха то бледнел, то покрывался пятнами, но на призыв отрезанной головы из-под овчины вылезать не пожелал.
- Не могу, дядюшка! – отнекивался он, сверля взглядом голову на столе, - Ей-ей, не могу…
- Что, и тебе отрезали ногу? – в ужасе выдохнул дед Грибан.
Краюха чуть не поперхнулся: у дяди отрезана голова, а он еще находит силы шутить!
- При чем тут, нога! – сдавленно просипел он, тыча пальцем в восковую голову, - У тебя же голова напрочь отрезана…
Дед Грибан с ужасным криком схватился за шею, и впрямь, на миг ощутив, что головы на плечах он не чувствует. Краюха от его крика, как он полагал – замогильного, потерял сознание и упал с лавки. Грибан покрылся потом, услышав стук в том углу, где спал племянник. Ему живо представилось, что это упала отрезанная нога Краюхи. Или даже голова. Его собственная голова была на месте, целая и не отрезанная. Правда, была отрезана нога, но это пустяки, по сравнению с головой. Грибан, все так же не отпуская руки от горла, закричал, а точнее засипел:
- Краюха, а Краюха! Ты чего там, помер что ли?
Краюха пришел в себя на полу. Первое, что он увидел, была отрезанная голова дяди, смотрящая на него с высоты стола.
- Дядя, - прошептал он достаточно громко, - а ты сам как, помер или нет? Вон, у тебя голова отрезана, а ты все еще языком мелешь…
- Какая голова, дурень? – разозлился Грибан, - У меня нога!
- Да нет же, голова!
- Нога, я сказал!
Вместо ответа, Краюха, все так же лежа на полу, что есть мочи, пнул стол, опрокинув его. Голова покатилась к постели Грибана. Тот, когда, наконец, осознал, что смотрит на самого себя, испуганно захрипел, и швырнул в страшное видение отрезанной ногой. Нога пролетела мимо, шлепнувшись прямо перед носом у Краюхи. Тот зарыдал горючими слезами, увидев, что осталось от дяди:
- Дядюшка, прости, что я не верил! И впрямь у тебя нога!
Грибан лежал молча, боясь пошевелиться. Вдруг, вот так шевельнешься, а у тебя еще и рука отвалится. Он печально смотрел на свою голову, бездумно валяющуюся на грязном полу, а мысли его были о высоком, о том, что лежит за пределами сего суетного мира… Краюха тихо рыдал, прижав отрезанную ногу дяди к своей груди, вспоминая все хорошее, что было связано с Грибаном…
Когда время перевалило за три пополудни, соседи, наконец, спохватились, что дядьки с племянником, что-то давненько не видно. «Не могут же они столько спать! – недоумевал народ, - Никак, что-то случилось!» Они постучали в двери сначала тихо, потом все громче, все настойчивей. Без толку. В доме никто даже не шевельнулся. «Ломаем!» - решили соседи и высадили дверь. Первые вбежавшие в избу, едва завидев отрубленную голову на полу, и лежащего недалеко рыдающего Краюху, в обнимку с отрезанной ногой, мигом оттуда повыскакивали.
- Там… Там такое… - бормотали они.
Весть о страшном убийстве мигом облетела все Зибуня. Народ стекся отовсюду, заполонив двор злополучного дома, и все окрестные улочки. Яромилыч сновал туда-сюда на своей культе, злорадно ухмыляясь. Вскоре прибыла княжеская дружина, оцепившая избу Грибана. Опросив очевидцев, воевода установил, что убийца все еще находится в доме. По его знаку, храбрые воины взяли копья на изготовку, и с устрашающим ревом кинулись внутрь избы. С крыши начали прыгать рубаки, привязанные веревками к коньку. Они, один за одним, влетали в окна и кидались в бой. После недолгой, но шумной возни, воины начали выходить.
Первыми шли двое здоровяков, несших на плечах некое подобие носилок, сделанное из копий. На носилках покоился дед Грибан, хранящий на лице какую-то детскую восторженность. На груди, поверх одеяла он крепко держал отрезанную конечность. В ногах у него мирно возлежала вторая голова. Вслед за ним, воины тащили кривляющегося Краюху, бормотавшего: «Нога, голова, нога, голова…» Одна часть народу, вознегодовав на юродства Краюхи, вскричала: «Проклятый убивец!», и кинулась его избивать. Другая часть, узрев у Грибана наличие двух голов сразу, вскричала: «Проклятый оборотень!», и кинулась на него, с осиновыми колами наголо. Дед Яромилыч, увидев, как далеко зашла его месть, вскричал:
- Остановитесь! Да стойте же вы! Они тут не при чем! Все живы, все здоровы! Это я, я все устроил!
С криками: «Проклятый колдун!», народ кинулся, в том числе, и на него. Княжеская дружина, стараясь навести порядок, пыталась вмешаться, но тут кто-то вскричал: «Бей кольчужников!» и все навалились на них. Потом кто-то кричал: «Бей городских!», ему отвечали: «Гони деревню!». Ревели: «Кузнецов вон!», «Долой налог на молоко», «Ханьцам нет места среди нас! Котомка, телега, Гиндусия!». Кулаки взлетали и опускались, тут и там раздавались звучные шлепки, гремел задорный ор многих глоток. Грибан лупцевал кого ни попадя восковой ногой, крепко прижимая к боку восковую же голову. Краюха где-то раздобыл оглоблю, и бегал с ней за воеводой. Дед Яромилыч махая направо и налево костылем, с умилением бормотал:
- Вот это месть, так месть! Вот это я понимаю! Как в книжке получилось! Да, какой там – в книжке! Даже лучше! Весь город на драку вышел! Ну, дела-а-а!..

*************************

Про говорящего коня.

Как-то раз в гости к старинному волхву Велеславу приехали гости дорогие – Борич из Комарьева, пивовар Заяц и мшанский волхв Богумил. Надо сказать, что вместе они собираться и не думали, просто так совпало, что ехал каждый сам по себе, а встретились прямо у велеславовых ворот. Товарищи шумно поздоровались, обсудили последние новости, и только потом разговор зашел о виновнике торжества, сиречь о волхве Велеславе.
- Коли мы так негаданно нагрянули шумною толпою, хорошо бы представить это дело так, будто мы на праздник какой явились, да не просто так, а с подарками! - решили друзья, и стали ломать головы над тем, что следует подарить.
- Я совершенно пустой! – немедленно заявил Заяц, - Был, правда, горшок зайцекваса, но по пути сюда я его осушил. Но если дарить, так только разве его.
- У меня тоже ничего нет, - запечалился Борич. – Жена на дорогу каравай испекла – его и подарю.
- Дак ведь и я ничего не припас, - молвил Богумил. – Сюда я не пешком пришел, а верхом на коне приехал. Я его за воротами привязал, вот коня если только и подарить.
На том они и порешили – подарить чего есть, соврать чего-нибудь для значимости, а там авось и выкрутятся.

Друзья принялись настойчиво колотить в дверь избы Велеслава ногами, весело выкрикивая какие-то непристойности про тех, кто долго не открывает, засидевшись, по-видимому, в уборной. Велеслав, надо сказать, лег спать совсем недавно, ибо всю ночь корпел над своей новой книгой под названием «Пить из реки жизни». Дабы проникнутся сутью произведения, волхв пил, причем сильно. Судя по витавшему в избе запаху, исходившему от опорожненных горшков, река жизни мыслилась Велеславу пивной и многоводной. Волхв лежал на печи, видимо утомившись, после того как перепил… тьфу ты, переплыл реку жизни вдоль и поперек. Лежал, зажмурив глаза, вздрагивая при особо мощных ударах в дверь, за которой слышалось: «А ну, навались!» - это друзья, устав добывать Велеслава мирным путем, решили взять избу приступом. Волхв силился убедить себя, что все это ему сниться, и вот-вот сон изменится на более благоприятный. По голосам он опознал Борича, Богумила и, кажется, Зайца. «Богумила я давеча протянул в книге, вот он мне и приснился. Про Борича я, перед тем как лечь спать как раз вспоминал, поэтому и он попал в сон. Тут всё понятно. Но Заяц-то откуда взялся!? Что я ему сделал?»
Провалявшись на печи битых полчаса в тщетных попытках приснить что-нибудь менее заковыристое, Велеслав согласился, что это, увы, не сон, и гости по доброй воли не уйдут. Отчаянно зевая, словно собираясь проглотить бубен, он поплелся открывать. Щеколда щелкнула и троим друзьям явился некий мятый лик. Они поначалу хотели спросить у мятого лика – дома ли волхв Велеслав? – но малое время погодя смогли углядеть знакомые черты, и признали, что это и есть искомый волхв.
- ЗДА-РО-ВА! - гаркнули они в три глотки.
Сквозь мутную пелену, занавесью колебавшуюся перед глазами, волхву было трудно разглядеть, кто есть кто перед ним. «Вот этот крупный, с животом, должно быть Заяц! – решил про себя Велеслав, - Но вот кто остальные – загадка! Хотя Богумил всё время за чужими спинами прячется, так может, вон тот, что позади всех мнется – он и есть. А этот передний, с бородой, наверное, Борич. А может и наоборот. А впрочем, какая разница…»
- Чего приперлись? - осторожно спросил хмурый Велеслав, вместо приветствия.
- Так ведь – с днем рождения! - воскликнул Заяц, и потянулся, чтобы потягать именинника за уши.
Велеслав ловко увернулся от его загребушей, счастливо разминулся с дверным косяком и, едва сохраняя равновесие, молвил в ответ:
- У меня день рожденья через полгода!
- Ну, тогда это, с Масленицей! - вставил свое слово Борич.
- Рановато еще для Масленицы! – не согласился Велеслав.
- С шестидесятым днем Коляды! - гикнул Богумил из-за спины Борича и Зайца.
С этим Велеслав поспорить не мог – действительно, Коляда была 60 дней назад.
- А чего вы ногами стучали? - еще не до конца сдавшись, спросил он.
«А зачем ты своим лицом по полу стучал, и оно у тебя распухло?» - чуть было не спросили приятели, все еще с недоверием всматриваясь в хмурую личность, отдаленно похожую, скорее, не на самого волхва Велеслава, а на его двоюродного брата. Однако они вовремя вспомнили, кто, собственно говоря, к кому пришел, и сказали совсем другое:
- Так ведь мы не с пустыми руками!
- Подарки! – обрадовался Велеслав, - Так чего ж вы сразу не сказали?! Встали тут в дверях, ни туда, ни сюда! Прошу всех в дом!
Волхв поспешил в избу, широким жестом приглашая старинных друзей проследовать за ним.
- У меня тут беспорядок! - как бы извиняясь, приговаривал он, старательно запинывая пустые горшки из-под пива под лавки. Горшки закатывались, но не с первого раза, и не все.
- Творческий, разумеется! - согласились гости и помогли запинать самые упрямые горшки подальше.
Заяц со знанием дела обнюхивал пустой горшок, Борич полез шуровать в печи, а Богумил, лукаво улыбаясь, уселся за стол и ничего не делал. В печи у Велеслава обнаружилось добрая снедь в приличном количестве, а из погреба были выужены полнехонькие сосуды с пивом, которые волхв мыслил отложить до следующего раза, когда снова засядет за написание книги «Пить из этой самой, как ее».
Пока на стол готовили, расставляли, Борич решил подарить свой подарок. Всё равно, кто-то должен был быть первым. Он вынул из заплечного мешка круглую, совершенно обычного вида ковригу, и торжественно преподнес ее волхву, молвив:
- Подарок!
- Просто хлеб? - удивленно спросил Велеслав.
- Говорящий хлеб! - поправил его Борич, подняв указательный палец высоко кверху.
На ковриге и впрямь было сделано пальцем некое подобие рожицы, с ухмыляющимся ртом.
- Если ты его о чем спросишь – ответит, или совет даст! - заявил Борич и сел за стол.
Богумил с Зайцем только изумились – эк загибает, человек Божий!
- Ладно, - с искренним сомнением в голосе, сказал Велеслав и убрал хлеб на полку.
- А вот и мой подарок! - пробасил Заяц, вынимая из-за спины горшок.
- Зайцеквас! - восхищено ахнул волхв.
Велеслав в этот краткий миг невероятно отчетливо осознал, что с таким подарком продолжать книгу «Пить из реки жизни» будет значительно сподручнее. Более того, пришло понимание, что в пресловутой реке жизни течет отнюдь не пиво, а точнее – не только пиво! Заяц, видя, что у волхва стали загораться в глазах полубезумные огоньки, а сами глаза потихоньку закатываются, и что Велеслав еще вот-вот и кинется за бубном, поспешил охладить его пыл:
- Ну, не совсем зайцеквас, а скорее горшок из-под него…
- Пустой горшок?! - не своим голосом возопил Велеслав, мигом придя в себя.
Друзья чуть было радостно не подхватили обрядовое проклятье, исполняемое колядовщиками в том случае, когда им ничего не подавали: «Пустой горшок, дырявый мешок!», но опять же вовремя опомнились.
- Зато он говорящий! - добавил Заяц, сам удивившись тому, какую глупость может сморозить человек, лишь бы спасти положение.
- Что, и горшок тоже говорящий?! - удивился Велеслав.
- Всенепременнейше! - изрек Заяц с таким трудом выученное слово, заготовленное как раз для таких случаев.
- Ладно, - сказал Велеслав, сильно сомневаясь, что всё и впрямь ладно, и убрал горшок.
- А у тебя что за подарок? - спросил он у Богумила.
- Конь! - гордо ответил тот.
- Говорящий, небось? - кисло ухмыльнулся Велеслав.
- Ты знал?! - возмущенно воскликнул Богумил. – Откуда?
- Да вы что, сговорились, что ли? Шутить изволите?! - вспыхнул волхв.
- Да мы только перед твоим домом встретились! Никто не сговаривался, чего напраслину городишь? - загомонили гости.
- Ладно, давай своего коня, - устало сказал волхв и приготовился к худшему.
Как оказалось, приготовился он не зря. Вместо того, что бы идти на улицу и показывать там волхву гладкого жеребчика, приведенного в подарок, Богумил легонько шлепнул кого-то под столом, и на свет Божий, цокая маленькими копытцами, вышел конек, размером с большую собаку. Конек был цветом как полевая мышь, имел вытянутую печальную мордочку, длинные уши и хвост кисточкой. Когда этот тихоня успел забраться под стол, никто и видеть не видывал.
- Да не нагадил ли он там в мои сапоги? - завопил Заяц и полез под стол.
- А зачем ты сушишь свои сапожищи под моим столом? - возопил Велеслав, и полез следом за Зайцем.
- Куда это вы все собрались? - спросил Борич и полез под стол с другой стороны.
- Когда вы подарки дарили, я, между прочим, под стол не лез! - возмутился Богумил, но тоже был вынужден забраться под стол, чтобы не отставать от товарищей.
Сапоги Зайца были найдены, осмотрены и признаны чистыми, хотя сам Заяц утверждал, что кто-то на них все же напрудил, намекая таким образом, что друзья могли бы скинутся на обувь для пострадавшего. Наконец шумная толпа вылезла из-под стола и все стали рассматривать подарок Богумила.
- Он у тебя, что, болел? - спросил Борич, опасливо отодвигаясь подальше.
- Да не! – со знанием дела сказал Заяц, - Он табун-траву курил в детстве. Вот и не вырос.
Велеслав тоже хотел сказать что-то едкое, но не успел, потому как Заяц выудил кисет, сыпанул себе на ладонь пригоршню табун-травы и протянул коньку:
- Будешь?
Конек печально глянул на Зайца, слизнул всю пригоршню шершавым языком и стал жевать.
Что тут началось!
- Ты что делаешь, изувер?! - закричали Борич с Велеславом, кидаясь на Зайца.
- Он меня укусил! - завопил Заяц и кинулся наутек, переворачивая стол, лавки и сундуки.
Богумил кинулся трясти конька за шиворот, крича ему в уши:
- Сплюнь! Немедленно сплюнь!
Конек вместо этого принялся жевать быстрее, стараясь успеть слопать вкусную жвачку, пока ее не отобрали. Тем временем Зайца загнали в угол и намяли ему бока, а потерянный им кисет Велеслав тут же прибрал, пробормотав что-то насчет того, что в хозяйстве пригодится любая малость. Богумил решил обхитрить упрямого конька, выудил из переметной сумы морковку и принялся махать ею у носа скотинки. Конек доверчиво распахнул рот, ожидая, что и эта вкуснятина немедленно попадет туда. Вместо этого, Богумил сначала отобрал у него жвачку и только потом дал морковь. Конек пару раз дернул хвостом, расстроившись таким обменом, но потом вкусно захрустел овощем.
- Ну, так и впрямь, - чуть отдышавшись после гонки за Зайцем, спросил Велеслав, - чего этот конь такой заморенный? В подвале рос, что ли?
- Все бы вам смеяться, - сказал Богумил, поглаживая конька меж ушей, - Просто пока другие жеребята в поле скакали, здоровья набирались, он в хлеву сидел, книжки твои, Велеслав, читал. Умный вырос, хоть и слабенький.
- Ладно, давайте со столом закончим, все-таки. Поедим, выпьем за встречу! - сказал Велеслав, и работа снова закипела.
Пока пить-есть готовили, Борич под шумок и подсунул Велеславу свою ковригу, а тот впопыхах и не заметил, как нарезал ее ломтями да на стол подал. Они неплохо перекусили, осушили парочку-троечку братин за встречу и за шестидесятый день Коляды, а потом волхв вспомнил о подарках.
- Ну, что, давайте, посмотрим, что вы там подарили?
Он потянулся было за ковригой, но не обнаружил ее на месте.
- А куда ж делся говорящий хлеб? - недоуменно спросил волхв.
- Уговорили мы его, твоими стараньями, - в меру язвительно сказал Борич, показывая Велеславу на кусок хлеба, лежащий у того перед носом.
Волхв схватил краюшку и с ужасом увидел, что на ней остался рот от каравая. «Да как же так?» - отчаялся он, озираясь в растерянности по сторонам.
Улучив миг, когда Велеслав в очередной раз отвернется от стола, Заяц ловким жестом поставил прямо под локоть волхва свой подарок – говорящий горшок. Велеслав обернулся назад и, конечно же, сшиб посудину на пол. Черепки брызнули в разные стороны, волхв только ахнуть успел:
- Мой подарок!
Заяц сложил руки кренделем на груди и насупился, всем видом показывая, что мир воистину – несправедлив: сначала какой-то зверек, считающий себя конем, напрудил ему в сапоги, потом его побили свои же, причем ни за что, кисет отобрали самым наинаглейшим образом, а теперь вот еще и подарком его вот так пренебрегли!
- Заяц! – воскликнул Велеслав, прижимая руки к сердцу, - Я не хотел! Как-то случайно получилось!
- Я понимаю! – прогудел Заяц, с трудом сохраняя на лице обиженное выражение, - Чего тут не понять. Тебе, наверное, через день дарят всякие диковины. Что для тебя какой-то там говорящий горшок…
- Ну, Зайче, брось, чего ты! – стал утешать его Велеслав, - Чего ты переживаешь-то? Ну, видишь, как вышло! И Боричев подарок накрылся…
- Съелся мой подарок! - встрял Борич, потрясаючи пальцем, - Съелся, и дым не пошел!
- Вот, Боричев съелся, твой – разбился, Богумилов…
Тут все вскинулись, на миг испугавшись, что и Богумилов подарок тоже пропадет, возьмет, к примеру, и растает в воздухе. Но нет, обошлось. Забытый на время серый конек задумчиво хрустел морковкой, и исчезать не собирался, а наоборот, судя по лепешке, лежащей как раз под хвостиком, он намеревался остаться тут жить.
Тут уж и свечерело изрядно – вечера-то зимой, они скорые. Все нагомонились, устали, ну и спать легли. А с утра гости по домам засобирались, ведь только на денек и заглянули. Товарищи распростились, пожелав волхву не скучать вдвоем с коньком. Велеслав дал гостям удалится подальше, и лишь после этого принялся за уборку. Провозившись с ней часа три, он устало присел:
- Ох, притомился. И есть хочу.
- И я! - громко сказал конек.
- И ты? - изумился волхв.
- И я! - подтвердила скотинка.
- Говорящий конь! – воскликнул Велеслав, - Не соврал Богумил, как есть говорящий!
Велеслав сварил себе каши, а конек навернул квашеной капусты и малость вздремнул. Вздремнул и Велеслав, потому как после обеда, это на пользу даже волхвам. После он подозвал к себе конька и сказал:
- Так, ну ты пока дома посиди, а я пойду в бубен постучу.
- И я! - заявил конек.
- Ты тоже хочешь постучать в бубен?! - неподдельно изумился Велеслав.
Конек нетерпеливо цокнул копытом, словно спрашивая: «Мы идем, или как?»
- Ладно, - согласился волхв, - раз ты так настаиваешь, то пошли!
Они выбрели на двор, первым волхв, придерживая дверь, а за ним мерно цокая, посеменил конек. Велеслав завертелся волчком, заухал в бубен, а когда устал, остановился, с наслаждением вдохнул морозный воздух и молвил:
- Красота!
Потом он с сомнением глянул на конька, с любопытством смотревшего на волховские забавы.
- Чем бить-то будешь? - спросил волхв, но конек ничего не ответил.
Велеслав поднес бубен к самому его носу, конек осторожно понюхал его и громко фыркнул.
- Головой не будешь, - сообразил волхв. - Может, тогда копытами?
Ни передними, ни задними копытами конек тоже бить не захотел. Но зато, пока Велеслав держал бубен у него сзади, конек вильнул хвостиком, угодив прямехонько по бубну. Звук раздался такой чистоты, что волхв от удивления присвистнул. Почуяв похвалу, конек задвигал хвостиком чаще, чем вызвал целую дробь. Велеслав был в полном восторге!
Когда конек утомился махать хвостиком, который постоянно обо что-то стукался, Велеслав потрепал его по холке, и сказал:
- Я доволен!
- И я! - сказал конек.
- Ну, то-то! - ответил Велеслав, и они пошли домой: сначала волхв, придержав дверь, а за ним и маленький конь, семеня копытцами и прядя длинными-длинными ушами.

**************************

Дело о золотых дощечках.

Случилось это в Синебугорске, стольном граде земель славянских, в годы правления князя Липеня.
Один мужичок, то ли из местных, а то ли и вовсе из приезжих, которого по какому-то недоразумению родители нарекли Матерь Гой, стал заявлять соседям, а также всем встречным и поперечным, при любом удобном и неудобном случае, что досталось ему от прадеда три золотых дощечки, с начертанными на них древними премудростями. Более того, когда дело доходило до спора по какому-либо вопросу, начал Матерь Гой ссылаться на эти дощечки, говорить, вот, дескать, сказано там то-то и то-то, так что слушайте меня и запоминайте. Но дощечки никогда никому не показывал, а на просьбы отвечал отказом, говоря:
- Знаю я вас, ухарей, вам покажешь дощечку, а потом меня в овраге зарезанного найдут и дощечки тю-тю!

Но однажды, на большой сходке мужиков, опять Матерь Гой влез со своими дощечками золотыми, старосту сходки переспорить пытался, когда тот советовал народу, когда просо сеять. Не стерпели того мужички.
- Всё-то ты у нас знаешь, всё-то тебе надо! Неси давай, свои дощечки, - сказали он строго, несколько раз тряхнув Матерь Гоя за шиворот, - и мы сами посмотрим, есть в них чего о том, как да когда просо сеять, или как. Да и вообще, давно пора предъявить их, раз уж там премудростей столько.
Попытался Матерь Гой опять волынку свою завести, дескать, татям и душегубцам веры нет, а таблички – они ж на весь золота, ибо из золота. Да не тут-то было. Всё так же держа его за шиворот, мужики шумною толпою отправились к Матерь Гою домой, и принудили проходимца заняться поисками. Поиски дощечек ни к чему не привели, хотя в ходе осмотра взломали даже половицы. Глядя на разруху и на разгневанных соседей, Матерь Гой взвыл, как подраненный:
- Укра-а-а-ли-и-и, славяне! Обидели сироту-у-у! Нету больше дощечек! Все шесть штук украли! С тайным знаниями древних волхвов! И «Мантра-Веду Сварога» и «Харатьи-Маратьи Света»! Все унесли, насильники!
Диковинные названия древних дощечек народ пропустил мимо ушей, а вот по поводу числа насторожились.
- Как так шесть, ты ж всегда говорил, что у тебя только три дощечки? – недоуменно спросили мужички, засучивая рукава.
- Так нарочно врал, чтоб не позарился никто! – нашелся Матерь Гой, - И ведь всё одно украли! Осиротили! Как теперь жить-то? Кто ж мне теперь поверит без дощечек, когда правду древнюю вещать стану?! Ведь спросят: где таблички… тьфу, то есть, дощечки? А мне и показать нечего…
- Так таблички или дощечки? – уточнили мужички.
- Ах, отстаньте от меня с вашими глупыми расспросами! – тонким голосом воскликнул Матерь Гой, и упал навзничь, сотрясаемый рыданиями.
С той поры заметили соседи, что Матерь Гой, похоже, совсем из ума выжил. Начал он по улицам Синебугорским денно и нощно скитаться, приставать к прохожим с рассказами о дивных золотых дощечках, что покрали у него недобрые люди, причем число дощечек неуклонно росло, и уже через три года после якобы их пропажи, число это стало трехзначным. Еще через пару лет, случай этот стал городской побаской, куда каждый рассказчик неумолимо прибавлял еще пару десятков пропавших золотых дощечек. Более того, сказывали знающие люди, что выкрали дощечки в то время, когда Матерь Гой отлучился по важному делу – летал на матрасе-самолете к Велесу, молить Его о славянах. Кто верил, кто нет, кто смеялся над полоумным Матерь Гоем, кликушествовавшим на перекрестках, кто печалился над незавидной участью незадачливого мудреца и хранителя древнейших знаний. Иные даже советовали ему не тратить попусту время, а записывать то, что еще сохранила память, а также обратиться к княжескому суду, чтобы провели розыск по поводу кражи такого сокровища. Окрыленный поддержкой этих последних, Матерь Гой начал строчить без удержи то, что вроде как было записано в дощечках, а еще принялся подолгу стоять напротив княжеского терема, и обличать власть, не могущую совладать с преступностью в стране. Да, он смело глядел в окна терема, и вопил:
- Доколе?! Верните хотя бы золото!
К этому времени, число пропавших дощечек достигало уже десяти тысяч. И что непонятно, находились люди, которые верили даже этому.
Однажды к княжескому двору прибыло посольство из весьма отдаленной страны Хань. Был среди послов и императорский следователь Чжэ Цзя. Его-то, вместе с прочими знатными ханьцами, чинно шагавшего в своем партикулярном фиолетовом шелковом халате с кисточками, и выцепил, метавшийся около княжьего терема Матерь Гой. И не просто выцепил, а за те неполные две минуты, пока дружинники оттаскивали его от заморского гостя, успел поведать тому свою душещипательную историю. Следователь Чжэ, неплохо понимавший по-славянски, так возмутился такому безобразному отношению к закону, царившему в этой холодной варварской стране, что сделал пометку тушью на белом отвороте своего халата, дабы не забыть высказать об этом случае варварскому владыке.
Когда все вопросы к князю послы обсудили, и перешли к более дружескому общению за столом, опять же варварски заваленному пищей, то Чжэ опять же возмутился про себя, и теперь уже этому показному изобилию, напомнившего ему о миллиардах недоедающих ханьцев, оставшихся на родине, в далекой Хань. Императорский следователь, теребя в руках отворот халата с пометкой, уличил момент и обратился к князю Ли-Пень-Ю:
- Дозволительно ли мне, низкорожденному, молвить слово, о сын Неба?
Князь утер свой длинный ус, кивнул, но грызть баранью ногу не перестал. Далее Чжэ пересказал ему возмутительнейшую историю попрания законности, случившуюся в его царстве. И закончил ее тем, что сказал:
- Почтенный господин Мао-Тао Гуй, несомненно, должен либо получить справедливое расследование, либо государственное возмещение ущерба.
- Справедливое расследование, говоришь, - князь выпил из шлема вина (ну нравилось ему дразнить послов). – А коли ты такой весь из себя следователь, так возьми и расследуй, что да как. Тем паче и обстоятельства ты уже знаешь, и с потерпевшим говорил.
- Как прикажет богоравный, - благодарно кланяясь в землю так, что жидкая бороденка его мела пол, сказал луковый Чжэ Цзя, ибо таковым и было его сокровенное желание. Ведь некая часть золотых дощечек, несомненно, должна была бы составить его скромное вознаграждение за проведенную работу.
– Более того, чтобы доказать ханьское искусство следования я сделаю это, не покидая сего дворца, - сказал он, - одним лишь усилием мысли.
Поспешив в отведенные ему покои, следователь Чжэ отослал прочь приставленного к нему писца Ся Бэ, и принялся собственноручно выводить на свитке белой бумаги витиеватые значки.
«Дело о пропаже десяти тысяч золотых дощечек, случившейся в Год Крысы, в варварском государстве Сяо-Ляо-Вень, удачно расследованное следователем Чжэ Цзя, что жил в годы, когда правил Великий Вэй и девиз которого был «Время – деньги!»»
Так озаглавил Чжэ свой свиток. Далее он, вдаваясь в ненужные подробности, изложил дело, начиная аж с момента своего выезда из страны Хань. Чжэ хотел было повести речь от времени своего появления на свет, но потом решил, что это будет не скромно и через чур. Дальше Чжэ задумался. Десять тысяч дощечек. А сколько могут весить дощечки из золота в таком количестве? Для начала следовало выяснить, сколько может весить одна дощечка. Вызвав колокольчиком писца Ся Бэ, следователь послал его уточнить это хоть у кого-нибудь, а сам принялся пить горячую настойку дубовой коры, потому как на варварской земле почему-то не рос кустарник, дающий прекрасный напиток цай.
В этот вечер писца он не дождался, а под утро тот явился, воняя перегаром, заявил, что сколько весит одна дощечка чистого золота он не знает, но десяток дощечек весит не меньше, как говорят варвары чем целый «пу-дао»[1], а сколько это – ему не известно. Сказав это, писец Ся Бэ немузыкально спел «Красотка Ли живет в Шанхае, я это знаю, все это знают», икнул, и заснул в углу. Чжэ не стал ругать слугу, ибо голова гениального следователя уже заработала, хотя он снова (и в который уже раз за это долгое путешествие) остался без чашечки утреннего цая. «Пу-дао» весит примерно тридцать два цзиня[2], сообразил он, осведомившись в ханьско-варварском справочнике. Ага. А сто «пу-дао» равно примерно полутора дуням[3] с небольшим. Так и посчитаем. Далее, помножив и поделив в столбик, Чжэ получил искомое – золотые дощечки весили ни много, ни мало шестнадцать дуней! Тут следователя даже сомнение взяло, а есть ли во всей этой варварской стране столько золота? Впрочем, долой такие мысли, долой. Главное – дело. Следователь долго ходил из угла в угол, прикидывая так и эдак. Шестнадцать дуней это много, это очень много. Если бы дощечки крали постепенно, то уважаемый Гуй это непременно заметил, хотя бы и тогда, когда дощечек осталась половина. А раз он обнаружил, что пропали они вдруг, значит украли их в одно время! Прекрасно! Чжэ остановился, и сделал пометку в свитке.
А сколько народу нужно, чтобы в течение крайне ограниченного времени вынести такой вес? Чжэ призадумался. Вот уж вопрос, так вопрос… Если украли тутошние варавары, то примерно человек сто сорок, если считать, что каждый унесет по 140 цзиней. Но варвары никогда и ни за что не смогли бы такой толпой совершить это преступление бесшумно. Половина бы из них пришла бы на дело уже выпивши, другая половина начала бы их ругать, и всё закончилось бы жуткой дракой. Нет, это не варвары.
Следователь нервно выпил дубовой настойки, вычеркнул это предположение из свитка и продолжил размышлять. Столь же сильны, что и местные варвары, рыжие и толстобрюхие варвары называемые фряжцами[4], бывающие в этом государстве по торговым делам. Грузоподъемность у них этак цзиней 100 на человека, значит понадобилось бы их не меньше двухсот. Хм. Тоже не вариант. Фряжские варвары в таком количестве обрадовались бы встрече и немедля начали отмечать какой-нибудь «Бер-фест» и петь любимые песни, мигом забыв про дело.
В свитке был зачеркнут еще значок.
Тогда кто? Орабийцы. Тоже человек двести. Нет, они бы начали делить награбленное, еще не награбив, и поубивали бы друг друга ножами не дойдя до жилища уважаемого Гуя. Народец бермяки, живущий на крайнем Севере? Двести, двести двадцать человек. Невозможно. Они даже не знают, что такое золото. И тратить им его негда, среди снегов-то. Таджибеки? Таджибеки это вариант. Чжэ заприметил выходцев из этого народа, перебивающихся среди варваров тем, что починяли дороги и подметали улицы. Но немного поразмышляв, Чжэ отказался и от них – таджибеки народ трусливый, когда по одиночке, а когда в десятером то на одного варвара пожалуй запросто нападут, но если они бы собрались одновременно в количестве двухсот человек, то первым делом бы потребовали независимости и отсоединения своего района Синебугорска.
А если не они, кто ж тогда остался? И тут Чжэ осенило! Ханьцы! Проезжая по варварской столице, следователь заметил, что есть здесь и ханьские купцы и ханьские садовники, обитавшие при дворце государя варваров. Так! Но человек в таком случае для совершения преступления надо бы побольше, из расчета восемьдесят цзиней на одного ханьца. Двести пятьдесят человек. Возможно? – спросил себя Чжэ. Вполне! Ханьцы народ трудолюбивый, терпеливый, и если их поставить под грамотное руководство, безропотно и, главное, совершенно бесшумно вынесут хоть десять дуней, хоть все сто!
Удовлетворенно потерев ладонями и поздравляя себя с очередной победой разума над фактами, Чжэ составил докладную записку на имя князя, где изложил все свои выводы и доводы, и отдал ее толмачу для перевода. Князь Липень внимательно изучил врученную ему грамотку, удовлетворенно хмыкнул и пробурчал:
- Вот это я понимаю подход к делу, раз – и стольких проблем у державы как не бывало! Хороший ты дознаватель, Чека-Зяка, уважаю! Завтра утром объявлю, что да к чему.
А на утро глашатаи объявили князев приказ – немедля выслать из страны лиц, виновных в хищении народных сокровищ, общим весом в шестьсот пудов чистого золота. И дальше список: 200 орабийцев (как раз столько и нагреблось), 200 таджибеков (этих тоже в достатке было), и… 250 ханьцев. А вот поскольку всех пойманных ханьцев до ровного счета, обоснованного в докладной записке следователя Чжэ Цзя, явно не хватало, то к ним добавили и все ханьское посольство, включая самого следователя Чжэ Цзя, и даже Матерь Гоя, из-за которого вся эта каша и заварилась. Утром приказ огласили – а вечером уже и отравили незваных гостей по домам. Народ, особенно когда услышал про шестьсот пудов, так возражать и не стал. Скатертью, сказали, дорога!
И началась с той поры в земле славянской совсем другая жизнь!
Чего и вам желаю…

[1] Пуд = 16,38 кг.
[2] Цзинь = 0,5 кг.
[3] Дунь = 1 тонна.
[4] Здесь – немцы.

*************************

Про сон-траву.

Волхв Терпигор проснулся посередь ночи – в храме, служившем волхву жилищем, кто-то тихомолком шарил. Вот звякнуло ведро, зацепленное неловкой ногой, вот скрипнули петли сундука с дорогой храмовой утварью. Никак вор?! И в воздухе как-то диковинно пахнет. Терпигор в травах кой-чего разумел, и, принюхавшись повнимательнее, смикитил, что это за запах такой. Сон-трава! Воровское зелье, коим окуривают дом, чтобы все жильцы уснули и не мешали грабить. Волхв разозлился. Ах, ты, ж мерзавец! Однако вскочить с постели он не успел, снова откинувшись на подушку, сморенный сонным дымом травы.
Воришка неспешно складывал найденные вещички в свой изрядных размеров мешок. Спешить было некуда. Волхв спал как убитый, нанюхавшись зелья, а ему самому бояться было нечего, потому как нос и рот прикрывала загодя намотанная влажная тряпица. А ведь любопытно, как эта травка пахнет? Вот бы хоть одной ноздрей нюхнуть! А, была, не была, чуть-чуть понюхаю, и сразу тряпку опять на лицо. Стянув защитную обмотку, он потянул носом сладковатый дым, слабенько клубящийся из черепка с угольями. Приятно! И ночка выдалась приятная, богатая на улов. С этими радостными мыслями вор уснул, растянувшись в углу избы и подоткнув под голову полунабитый мешок.

Прождав волхва целый день зазря, слободские мужички к вечеру заволновались. Чего это Терпигор нынче обрядов не заводит и носу из храма не кажет? Не прихворал ли? Надо проверить в чем дело, согласись все и гурьбою направились к волхву в гости. Не зная, какая помощь может понадобиться, многие прихватили дреколье, топоры, ломики и пустые ведра, а ну как пожар тушить придется. В храме пожара не наблюдалось, а сам волхв обнаружился мирно спящим в собственной постели. Поодаль, в углу лежал какой-то щуплый дядька, судя по тому, как он крепко спал, собутыльник Терпигора.
- Сильны, ничего не скажешь! - Подивились мужички. – Так начехрюститься, что сутки напропалую проспать! Да уж!
В храме пахло чем-то приятным, сладковатым. Похоже, что волхв с товарищем угощался ни больше, ни меньше как заморским вином, по двадцать гривен за крынку. Лихо! Слобожане принялись искать, не закатилась ли где непочатая крынка, потягивая носом кружащий голову запах. Хорошо бы найти вино первым и выдуть втихаря от всех, мечтали многие, укладываясь на пол где попало.

Волхв проснулся, протер глаза и с удивлением воззрился на живописное зрелище, раскинувшееся перед ним. Во всех мыслимых и немыслимых положениях всюду по его избе возлежали тела окрестных мужичков, храпящих на все лады. Сразу трое приклонило буйные головушки на какой-то мешок, валявшийся в углу. Откуда ж столько народу? Никак праздник какой? Терпигор принялся перебирать в уме праздники, но, дойдя до Коляды, уснул.

Воришка очнулся внезапно, словно его выдернули из сна за ногу. Он приподнялся на локте и ахнул. В избе было полно людей! Причем каких-то два наглеца улеглись головами прямо на его мешок.
- Э, братцы, да вы меня обокрасть хотели! Да и эти разбойничьи рожи, - тут он огляделся, - тоже, небось, не просто так сюда заглянули? Да только с сон-травой не справились! Нет, сон-трава она, знаете ли…
Не додумав мысль, воришка снова улегся, сладко зевнул и провалился в сон.

Жены, не дождавшись мужей даже под утро, переполошились. Кто-то видел, что вечером они всей гурьбой пошли к волхву, но никто не видел, что б оттуда вышел хоть один.
- Ой, бабоньки, беда! – Заголосили по всей Запаршугиной слободе. – Никак наши-то наугощались у волхва, а потом друг дружку перетюкали! Надо сходить, глянуть, что да чего.
Похватав детей, а те, у кого были старые родители, то и их, женщины потянулись к храму. Заходить было боязно, но надо. Кто-то крикнул:
- Ну, все разом!
Всей толпой они вбежали внутрь и замерли, словно громом пораженные. Всюду в полутемном помещении лежали разбросанные тела. Лежали так, как не может лежать живой человек. И оружие их дурацкое, мужичье, вон на полу валяется. Так и есть перебили друг дружку! Разглядев, где чей муж лежит, бабы завыли:
- Дролечка мой дорогой! Да кто ж тебя голубочка угомонил наве-е-ек?!
- Ярутушка, соколик мой ненаглядный, да на кого ж ты нас оставил, осиротил?
- Ой, девоньки, а вон и волхва какой-то изувер насмерть зашиб. Лежит, сердешный, не шелохнется. А образ светлый!
Дети тормошили недвижные тела батянек, жены убивались, а безутешные родители горько печалились. Как долго это продолжалось бы еще, кто знает, но сон-трава все еще курилась, и посему все вскоре забылись сном.

Терпигор чувствовал себя выспавшимся на месяц вперед. Эх, лепота! Он откинул одеяло долой, соступил с постели вниз, и ойкнул, попав ногой на что-то мягкое. Кто там? Сразу вспомнилось, что был, вроде как, в храме воришка. Волхв осторожно глянул, не он ли? Однако внизу обнаружился спящий мужичек. С ним в обнимку лежала жена и трое детей разного возраста. Терпигор умиленно утер выступившую слезу. О, вся семья в сборе! Вот он, пресловутый семейный лад в чистом виде!
При беглом взгляде, обнаружилось, что храмовый пол являет собой отображение этого семейного лада в размноженном виде. По всему храму тесными кучками лежали семьи всех слобожан.
- Все пришли! – Порадовался Терпигор. – Нет, сегодня точно какой-то праздник!
Продолжив считать уже от Коляды, волхв погрузился в сон.

Воришка проснулся с тяжелой головой. Брр, больше никогда и ни за что не буду спать на мешке с золотом! От этого, наверное, хвори разные приключиться могут. Тут он глянул на мешок и мигом забыл про больную голову. На его личном мешке спали не только те два давешних наглеца, но еще и две каких-то женщины, три девчонки и двое пацанят. Вор искренне возмутился. Ну, это вообще ни в какие ворота не лезет! На всех содержимого его мешка не хватит, пусть даже и не рассчитывают. Взгляд скользнул по избе, набитой дрыхнущими мужичками, женщинами и детворой. Ишь, ухарей сколько набежало!
- Хрена вам, а не добыча! Делиться не буду! Что украл, то моё! – Буркнул он, плотнее запахивая ворот на рубашке, и повернувшись на бок.

Мужички пришли в себя все одновременно. Присутствие жен, детей и родителей в полном составе порадовало далеко не всех.
- Могли бы и поесть чего-нибудь принести! – попеняли они спящей родне.
Родня сопела вовсю, и отвечать не собиралась. Мужички подозрительно посмотрели друг на друга: а не нашел ли какой-нибудь счастливчик того винца и не выпил ли его, паразит, в одно лицо, пока остальные дрыхли без задних ног? Судя по одинаково мятым лица, счастливчик пока еще не определился.
- Ну, то-то же! – сурово пробурчали они себе в бороды и снова улеглись немножко вздремнуть.

До синебугорского князя дошли подозрительные слухи, что день назад ремесленная Запаршугина слобода обезлюдела.
- Чудно это! – сказал князь, скликал дружину и, бряцая доспехом, направился навестить слободу.
В слободе и впрямь народу было ни души. Тявкали дворовые собаки, мычали недоенные коровы, сновала под копытами коней птица, но ни единого человека! Они принялись прочесывать всю слободу дом за домом, но вскоре один из ратников примчался с вестью:
- Княже, в храме кто-то есть! Там такой храп стоит!
Вся дружина тотчас сорвалась с места, направившись к храму. Храп из избы доносился и впрямь изрядный. Прикинув все, что им было известно, воины рассудили, что в храме отсыпается лютый Змей, пожравший всех слобожан до единого.
- Я пойду первым. – Сказал князь. - Все остальные врываются за мной следом. Ищем Змея, рубим до смерти! Вперед!
Он влетел в сумрак избы, а за ним остальные тридцать молодцев. Влетели и замерли. Всюду, куда ни глянь, лежали пропавшие слобожане и сладко посапывали. Точнее посапывали преимущественно дети и женщины, а остальные нещадно храпели на все лады.
- Чертовщина какая-то! – Зашептали воины.
Князь походил промеж спящих, пока не нашел, в конце концов, постель с волхвом. Волхв спал безмятежнее всех. Лицо у него было такое, словно он отмечал свой самый лучший праздник.
- Эй, а чем это тут пахнет? – спросил князь через плечо.
Поначалу никто не ответил, а потом, один из ратников, зевнув, ответил:
- А кто его знает?
Князь обернулся и успел заметить, как укладывается последний из воинов, что отвечал ему. Остальные уже лежали вповалку и видели сны.
- Ну, знаете ли! – Возмутился князь этакому разгильдяйству. Но, потом подумал, и решил перенести разборку на потом, после того, как он малость вздремнет.

Терпигор открыл глаза не сразу, сначала он малость полежал, дал мыслям собраться. Ну, вот теперь можно и подниматься! Прежде чем наступить на пол, он глянул вниз – как там обстановка? И хорошо, что глянул, внизу, разметавшись во весь свой немалый рост, раскинулся сам синебугорский князь, подвинув в сторону давешнее семейство.
- Сам князь тут! Да со всей дружиной! – Возликовал волхв. – Видать нынче не просто праздник, а какое-то значительное торжество!
На ум приходил лишь единственный значимый повод – день основания при Синебугорске Запаршугиной слободы!
- Это просто замечательно! Мы это так отметим, что… - Тут волхв уснул.

Воришка, проснувшийся рывком, сразу, еще не открывши глаз, почувствовал что-то неладное. Ну, точно! Вся изба полна дружинников князя! Причем один из железнолобых нахальным образом пристроился к его мешку.
- Всё, - пожурил воришка сам себя, - похоже, отбегался.
Широко зевнув, он снова провалился в сон, напоследок успев взгромоздить свои ноги на грудь вояке. Не смог, знаете ли, отказать себе в маленьком удовольствии.

Мужички, очухавшись, обнаружили что изба полна вооруженных дружинников князя, и запечалились:
- Видать, женушки, подсиропили! Наябедничали князю, что выпивают у нас изрядно, он и нагрянул.  Ну, теперя все, кончилась вольная жизнь.
Повздыхав, они снова улеглись на бок.

Проснувшиеся жены воинам не удивились. Они ж люди подневольные, раз сейчас тут, значит так князь повелел. Мальцы немедля принялись трогать мечи и примерять шлема, а старики наперебой начали рассказывать о славных подвигах, совершенных ими в годы горячей молодости. Однако продолжалось все это не долго, потому как сон-трава еще не выдохлась.

Спас всех поросенок Борька, который настолько оголодал, что пошел по следу искать пропавшую хозяйку. С трудом отковырнув дверь в храм, он немедля уснул на пороге, вдохнув сладкого дымку, но его тушка не давала двери затвориться, и совсем скоро весь дурман улетучился без следа.
Сколько потом было разговоров! Жены ругались на мужиков, что без спросу потаскали из дому нужные вещи, навроде топоров и дреколья, мужики ругались в ответ, обнаружив, что их хозяюшки как-то подозрительно близко лежали возле княжеских дружинничков. Старики бубнили, что в их время такого не было, дети жаловались, что хотят есть. Князь с волхвом спорили, о том, что делать с воришкой. Терпигор утверждал, что вредителя надо отпустить на все четыре стороны, ибо доброе дело совершил – собрал всех на великий праздник! Князь же считал, что вор должен сидеть, ну или, хотя бы, быть примерно наказанным. Вор отмалчивался, потому как под языком прятал целых пять золотых гривен, вытащенные из княжеского кошеля. Поросенок Борька разыскал во всей этой кутерьме хозяйку, ухватил ее за подол и потащил домой. Следом за ними потянулись наружу и все остальные.
А потом вечером был все праздникам праздник! Тем более, что причина была знатная – триста лет основания Запаршугиной слободы, да и гость был о-го-го! Сам синебугорский князь. Да еще и погодка благоприятствовала. На небе ни облачка! Так что все один к одному.
Одно только плохо. Прежде сон-трава за редкую у нас считалась, ни за какие коврижки не достать, а теперя, после того случая она ж, етить-разъетить, по всем огородам как сорняк растет. А для чего зелье сие используется, знамо дело! Так что, хоть народ у нас и приличный, но, всё же, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

*****************

Про малый чур Велеслава.

Жрец Ворон, мирно живший в невеликом граде Дрёмске, даже и не подозревал, чем для него обернется покупка старинной поваренной берестяной книги «Как самому испечь блины». До блинов Ворон был изрядный охотник, но печь их не умел, и посему, узрев на книжном развале книгу с таким жизнеутверждающим названием, он не стал крахоборничать и книжицу приобрел. Листая на досуге пропахшие блинным запахом страницы, Ворон вдруг обнаружил в книге не подшитый лист. Точнее это был и не лист даже, а некая невеликая рукопись, с размеченным на ней чертежом какой-то местности.
- Ну-ка, ну-ка, - пробормотал жрец, поднося чертеж поближе к подслеповатым глазам. – Что это у нас за набросок?
На чертеже были показаны окрестности Рыжгорода, со всеми деревнями, полями, лесами и речками. Ворон углубился в притаившиеся внизу чертежа строки, не особо надеясь разобраться, что там и зачем. Однако, вскоре он бегал по избе, хлопая себя чертежом по лбу и то и дело восклицая: «Ну, дела!»

Как оказалось, сей чертеж указывал, где зарыт клад, много столетий назад, спрятанный известным татем Гудимиром. Гудимир, сказывают, грабил мимоезжих купцов весьма незамысловатым способом. Он просто-напросто предлагал перепуганному торговцу погудеть с ним малек, над чаркой-другой, а потом обещал отпустить с миром. Купец с радостью хватался за предложение, но… Никому, как известно, перегудеть Гудимира не удавалось. Клад был зарыт в  глухом месте, а поверх него, для лучшей приметности, был водружен малый чур, изображавший старинного волхва Велеслава.
Ворону рисовались огромные залежи золота, слитки серебра, скатки шелков, шкатулки, набитые жемчугами. По сути дела, надо было лишь пойти и взять все это. Путь не очень далекий, но и не то что бы уж совсем близкий. Снова обратившись к чертежу, жрец обнаружил, что на обратной его стороне тщательно прописан некий длинный список, состоящий из разных имен, причем все имена вписаны разными почерками. Первым в том списке значился некий Бредята, за ним – швец Костолович, под цифирью двенадцать – воевода Осмосмысл, тридцать пятым числился – кузнец Роголом, восемьдесят первым – волхв Буемир, девяносто третьим -  советник Чже-Чжао-Гунь из страны Хань. Последним в перечне, под цифирью сто сорок четыре, стояло имя Борича, комарьевского старейшины. Что сие значило, Ворон, сколь ни ломал голову, понять не смог и на том успокоился. Список и список, какой в нем смысл?
Мало времени спустя, жрец, не взирая на года, снарядился как бывалый путепроходец: кожаные порты, волчья доха, резной посох, небольшая лопата и большой мешок для сокровищ, здоровенный заплечный пестерь, набитый всякой всячиной, без которых в дороге делать просто нечего. Присел на дорожку, собрался с мыслями и в путь. Целых три дня его заедали невыносимо кусачие комары, донимали глупыми вопросами случайные попутчики, поливали проливные дожди, превратившие все тропки в не прохожее болото. Но трудности только добавляли Ворону сил, да еще грел сердце, припрятанный на груди, чертеж с кладом.
Когда Ворон, продравшись через буреломы, где в клочья изодрал свои кожаные порты, проплыв студеными болотами, превратившими его роскошную волчью доху в жалкий ошметок, воняющий псиной, проползя хитрыми лазами, из-за которых пришлось выбросить резной посох, стоивший довольно прилично, прокравшись лютыми чащобами, в которых и обронил заплечный пестерь… В общем, когда Ворон прибыл на место, он, невзирая ни на что, умилился.
И было от чего. Прямо посреди заросшей диким разнотравьем поляны, возвышался каменный чур волхва Велеслава! Светлый камень словно светился изнутри. Ворон припомнил, что называется сей камень толи мирмур, толи мормер, не суть важно. Волхв был изваян как живой, в полный рост, с посохом и бубном. Выразительные глаза, казалось, пристально всматривались в гостя, потревожившего его уединение. Ворон еще подумал: если изображение в полный рост называют «малым чуром», то каковы тогда чуры побольше?
Он подошел к изваянию, прочистил горло, и обратился к духу почтенного волхва:
- Уважаемый э-э, Велеслав… - тут Ворон крепко задумался, ибо, о чем говорить с каменными волхвами, сообразить решительно не мог, - Я дрёмский жрец Ворон и э-э… Прибыл сюда, дабы, м-м-м… Потому, как… Чтобы, всемерно и целиком… Не взирая и вопреки, горя верой и без тени сомнения…
«Что-то я не то несу, - задумался Ворон. – Какая тень сомнения? При чем тут «всемерно и целиком»?» И тут же, совершенно внезапно для самого себя, закончил свою невнятную речь:
- Желаючи от всего сердца и душой до земли поклониться твоему чудесному образу!
«Ну, какой бре-е-ед?! – тихо ужаснулся Ворон, пряча за спиной лопату, единственное, что ему удалось сохранить в целости-сохранности, - Я пришел сюда за кладом, а не всякого там ради непойми чего!» Неловко поклонившись перед чуром до земли, Ворон счел себя исполнившим обещанное, и теперь раздумывал: как бы приступить к главному? Копать прямо под пристальным взором волхва, казалось совершенно не возможным. «А не зайти-ка ли мне со спины?» - решил схитрить жрец. Всё также пряча лопату за спину и отводя глаза, он двинулся вроде как мимо чура, но норовя прошмыгнуть ему за спину. Толи он не подрасчитал, толи еще чего, но, только подняв взор, Ворон снова наткнулся на проникновенный взгляд резных очей. Велеслав, казалось даже, смотрел с легкой насмешкой, будто говоря: «Ну, что? Не вышло?» «Умели раньше каменных волхвов изображать, - с завистью подумал Ворон, - Мерещится то, чего нет – вот ведь умельцы были!»
В пятый или шестой раз попытавшись зайти Велеславову чуру за спину, он снова и опять наткнулся на лицо. «Неужто его многоликим изобразили, ровно Батюшку Велеса? – в немом изумлении застыл Ворон, - Но ведь нет же!» Глядя прямо, было очевидно, что голова, равно как и посох с бубном, у волхва одна, и что за спиной у него только спина, в смысле, нет там больше ничего. Хуже всего было то, что с каждым новым заходом Велеслав приобретал все более и более насмешливый вид. «Должно быть это из-за того, что я смотрю с разных боков, - утешал себя Ворон. - Или из-за игры теней. Ну, или там, свет солнца, преломление линий, помноженное на работу старых умельцев резьбы. Опять же, порода камня, жилки в нём и прочее…» Он вконец устал ходить вокруг чура туда-сюда, в поисках ускользающей спины волхва, и решил более не суеверничать по-пустому перед каменным ликом, а прямо приступить к делу.
Решить-то решил, но дело с самого начала не заладилось. Стоило ему прихватить лопату поудобнее и шагнуть к чуру, как он заметил шевеление в камне. Волхв остался стоять месте, но чудилось, что он переступил с ноги на ногу и взял свой посох половчей. Взор его и вовсе превратился в откровенно издевательский.
- Быть такого не может! - трепещущим голосом молвил Ворон, и приготовился копать прямо у подножия чура.
Но опять сорвалось! Если раньше ему в чуре что-то лишь чудилось, то теперь он воочию узрел, что Велеслав укоризненно покачал головой.
- Да что за чертовщина творится?! - возопил не на шутку перепуганный жрец.
Каменный взгляд волхва словно отвечал ему: «А копни и узнаешь!»
- Копнуть, что ли? - робко предположил Ворон.
Но строило ему лишь поставить ногу на лопату, как изображение старинного волхва опять задвигалось. Велеслав смотрел нахмурясь из-под лохматых бровей, а его посох был направлен в сторону вороновой спины. «Но ведь не ударит же…» - остатками сознания успел подумать Ворон и даже немного копнул земли, после чего мир перед его глазами трижды сплясал камаринского и опустилась ночь…
Проснулся Ворон на берегу какой-то речушки, с заштопанными портами, выстиранной дохой, при посохе и заплечном пестере, но без лопаты и с большущим синяком поперек спины. Расспросив встреченных на дороге мужичков о месте своего пребывания, он с печалью осознал, что его забросило в противоположную сторону, как от дома, так и от клада. Понял тут Ворон, что за список-то на чертеже был. Он невесело усмехнулся, выудил из-за пазухи бережно хранимый чертеж с кладом, и на обратной стороне его, под цифирью сто сорок пять, вписал: «жрец Ворон»…

*****************

Про бермяцкие буквицы.

Из далекой Биармии в стольный град Синебугорск прибыло цельное посольство бермяцких волхвов. Князь Расторгуй удивленно рассматривал почтенных мужей, облаченных в косматые одежды и с бубнами наизготовку. Всем хорошо известно, что бермяки совершенно не разговаривают на нашем языке, в связи с чем князь испытывал сильные затруднения, не имея возможности даже начать разговор. Вместо приветствия он ни с того, ни с сего, вдруг почему-то ляпнул:
- А вы к нам, собственно, зачем?..
Волхвы, заждавшиеся хоть какого-нибудь вопроса касательно цели их прибытия, немедленно закружились в плясе, неимоверно стуча в бубны, одновременно выкрикивая на вполне понятном славянском:
- Купить нада, аднака!
Расторгуй их понятному ответу почему-то даже не обрадовался, и не вполне уместно возразил:
- А чего ж в Синебугорск-то поперлись? Вам в Кудыкин ближе было. И по дороге еще пара городов была. Там бы и купили чего надо!
Бермяцкие волхвы, не переставая мельтешить перед его глазами и не опуская бубнов, воскликнули:
- Аднака, нам нада бубна Велеслава!

- А-а! Тогда вам надо поговорить с Мизгирем. По Велеславу все вопросы к нему, - молвил князь и повелел слугам быстро мчать за волхвом Мизгирем.
Слуги на взмыленных конях прибыли в Святоалатырево к Мизгирю и доложили о деле: так и так, мол, прибыли гости, любопытствуют насчет Велеславьего барахла на продажу, князь просил прибыть не откладывая! То ли наитие посетило Мизгиря, то ли жадность подсказала, но он с чего-то приказал слугам грузить с собой сундук, в коем хранил дырки от бубнов волхва Велеслава. С этой поклажей они и прибыли в Синебугорск.
Бермяцкие волхвы все это время скучать и не думали. Они сели в кружок, закрыли глаза и стали углубленно молчать. Князь Расторгуй поначалу пытался завести с ними хоть какой-то разговор, разузнать про бермяцкие дела, про цены, про слухи, но безуспешно. Волхвы, казалось, уснули на месте. Устав от бесплодных попыток их разговорить, Расторгуй присел рядышком и, не заметно для себя, прикорнул. Проснулся он лишь тогда, когда слуги с грохотом втащили в светлицу для гостей большой сундук, вслед за которым показался старый Мизгирь, не могущий отдышаться после долгого подъема по лестнице. Сонный Расторгуй не смог толком и представить гостей из Биармии, а только махнул в их сторону рукой и что-то невнятно пробурчал, явно предлагая всем объясняться самостоятельно, для себя же лично предпочтя полуосмысленно таращиться на все это действо со стороны. Мизгирь сел верхом на сундук и с любопытством уставился на заезжих волхвов. Те охотно сплясали под стуки бубнов, заявив то же, что и в начале:
- Аднака, нам нада бубна Велеслава!
Мизгирь аж взвился:
- Ага, бубна вам! Езжайте-ка в Комарьев и купите там мешок комаров! А вместо бубна вам – хрен!
Бермяцкие волхвы немедленно сгрудились в круг, дабы обсудить поступившие предложения. Комары, как ни жаль, отпали сразу, потому как в Биармии исключительно холодно и комары бы там выжить не смогли. Насчет хрена волхвы даже поспорили меж собой, потому как одни предлагали немедля приобретать этот хрен в возможно больших количествах и поскорей возвращаться домой, а другие предлагали сначала все же договориться о покупке бубна волхва Велеслава, а потом уже осторожно выяснить все о хрене подробно, зачем он нужен и дорого ли стоит.
Князь Расторгуй внимал их беседе с осоловелым видом, явно не осознавая, что происходит вокруг и почему в светлице столько народа. Мизгирь же из их беседы не мог понять ни слова, потому как она велась на бермяцком языке, но счел необходимым влезть в разговор, добавив к вышесказанному:
- К тому же после Велеслава не осталось ни одного бубна, он их все изорвал в клочья…
Видя погрустневшие лица бермяков, Мизгирь решил представить равноценную, по его мнению, замену:
- Вместо бубна, могу предложить дырки от бубнов, большие и маленькие. На выбор!
Волхвы попались стрелянные, из тех, которых на мякине не проведешь.
- Тогда, аднака, берем два дырка! – закричали они и немедля закружились в плясе, подчеркивая свою радость стуком в бубны.
Мизгирь, пользуясь случаем, немедленно внес существеннейшую поправку:
- Но продавать не буду. Могу обменять…
Возмущенные бермяцкие волхвы хотели немедленно начать колотить в свои бубны, но князь Расторгуй сумел с помощью жестов объяснить им, что у него сильно болит голова и стук бубнов его просто доконает. Волхвы смилостивились и опустили свои бубны, согласившись выслушать предложение Мизгиря. На самом деле, Мизгирь и сам толком не знал, чего бы ему выменять у бермяков, но решение пришло в голову совершенно самостоятельно:
- Обменяю вам две дырки от бубнов на то, чтобы вы обучили меня своим буквицам!
Разъяренные волхвы немедленно начали колотить в бубны, плюнув на умоляющие жесты князя Расторгуя. Они неистово кружились на месте и кричали:
- Кукиша тебе! Кукиша!
Князь Расторгуй, наблюдая мельтешение волхвов, окончательно потерял связь с действительностью: бермяков в его глазах стало больше раза в три, а светлица уменьшилась и начала раскачиваться, словно корабль в бурю. «Да у меня же морская болезнь!» - осознал, Расторгуй и лег поперек лавочки. Мизгирь с трудом подавил в себе желание пуститься в пляс вместе с бермяками и едва-едва дождался, когда гости наконец утомятся. Подуставшие волхвы остановились, поняв, что Мизгирь от своего не оступится.
- Аднака тебя стукнет озарение! – честно предупредили они старого Мизгиря.
- Я ему стукну! – пригрозил в ответ тот, - И вообще, будем мы меняться или нет, в конце концов?!
Самый замшелый бермяцкий волхв отвел Мизгиря в сторонку и молвил:
- Наших буквиц всего пять, аднака!
Мизгирь начал возмущаться:
- Что значит «пять»? Почему «пять»? Да не может быть, чтоб всего пять!
Бермяцкий волхв пожал плечами:
- Этого, аднака, хватает…
И начертил буквицы прямо под носом у Мизгиря. И тогда Мизгирь испытал великое озарение!
- Воистину, теперь я познал всё сущее и не-сущее и могу теперь отворять тайны мира, словно…
- Давай наша дырка! – оборвали его бермяцкие волхвы.
- Други любезные! – возопил расщедрившийся Мизгирь, испытывавший сейчас всеобъемлющую любовь ко всему живому. – Берите весь сундук! Он ваш!
- Нас не обманешь, аднака! – пригрозили ему волхвы, отсчитали из сундука ровно две дырки от бубнов и подались в обратный путь.
Князь Расторгуй умудрился совладать с морской болезнью и со стоном обратился к Мизгирю:
- Ты отдал две дырки от бубнов самого Велеслава ни за что! Как же у тебя рука поднялась?
Сияющий как начищенная медная бляха, Мизгирь подошел к нему и сказал:
- Княже, в обмен на дырки они предложили великую ценность. Пять бермяцких буквиц! Я изображу для тебя одну из них и ты сам все поймешь!
Узрев начертание одной единственной бермяцкой буквицы Расторгуй немедленно испытал великое озарение.
- Где они? – вскричал он, - Где эти великодушные учителя? Где эти милые сердечные люди? Слуги мои верные, немедленно скачите за ними вслед и верните назад. Я хочу одарить их казной золотой, одеждами дорогими, конями и оружием… А сам я немедленно удаляюсь на постоянное проживание в Биармию! Именно в Биармию! Буду там жить в уединении, созерцая святую бескрайнюю даль!
Слуги с трудом скрутили просветленного князя и унесли его в опочивальню. А волхв Мизгирь пошел к себе домой, попросив спрятать сундук с дырками понадежней. По дороге он несколько раз обнаруживал, что идет не домой, а обратную сторону, в Биармию, бормоча себе под нос:
- Только в Биармию. Только туда! Сяду на самый большой сугроб и погружусь в глубокое созерцание…
С трудом разгоняя наваждение, он раз за разом поворачивал в нужную сторону, убеждая себя, что в Биармию ему совершенно не за чем. Но так же раз за разом приходил в себя на пути в далекую северную страну. До дома оставались какие-то пять верст. Долгие пять верст…

**************************

Про «Письмо счастья»

Однажды утром Борич, вместе с посылкой из Мшанска, получил «письмо счастья». Борич поначалу хотел обрадоваться, ибо, коли «письмо счастья», то стало быть счастье скоро должно попереть корзинами, посему он потер руки и изрек:
- Благостно!
Распечатав бересту, Борич принялся вчитываться в корявые строчки. Читал Борич долго, потому как с грамотностью в Комарьеве было в общем-то не очень. Вот. И чем дольше он читал, тем больше и больше хмурел, ибо касательно счастья всё, как оказалось, обстояло не так просто. В письме сообщалось следующее. Однажды некому хромому, слепому, глухому, немому и бесконечно бедному мальчику из града Синюхина было чудесное явление Велеса, коий пообещал ему скорое избавление от всех напастей, если тот напишет сто сорок одно письмо, в котором опишет вот это само чудесное явление ему Велеса и велесову заповедь: «Всё хорошее – хорошо!». Эти письма надлежало разослать по всему белу свету с тем указанием, что тот, кто получив это письмо, перепишет его сто сорок один раз и разошлет по всему белу свету, получит через это какое-нибудь благо. А тот, кто письмо изорвет – того ждут всевозможные беды.

Дальше в письме приводились случаи уже имевшие место быть. Жительница Корешкова-града переписала письмо как и предлагалось, и вскоре, в ее и так уже многодетной семье из двенадцати детей, случилось радостное прибавление – она родила тройню! Некий мельник из стольного Синебугорска скрупулезно перекатал письмо сто сорок один раз, разослал его всем друзьям и знакомым, чрез что вскоре сказочно разбогател – в Кудыкине умер его двоюродный дед, оставивший в пользу мельника свой заброшенный огород, поросший коноплей. Одноногий дед Яромилыч, проникнувшись важностью задачи, переписал «письмо счастья» ни много, ни мало, сто сорок один раз по сто сорок один раз, написав, в общей сложности, девятнадцать тысяч восемьсот восемьдесят одно письмо, завалив своей перепиской все окрестности Зибуней. За сей беспримерный подвиг лично от Велеса ему была дарована вторая нога!
А вот некий волхв В. письмо переписать поленился, но наоборот – написал невеликую рукопись, где толково объяснил, что таковые «письма», сиречь суеверие! За что и был наказан: с той поры стал сей волхв жить в полнейшем прискорбии, дырявя свои бубны через раз неуклюжими ударами колотушки. Некий перепуп-залесский старик-пастух, по причине сплошной неграмотности, сути письма сего не уразумел, и посему оным подтерся – и умер… Через тридцать лет! А у одной старушки из Бабаево тоже несчастье случилось. Она, добрая душа, хотела переписать «письмо счастья», но потеряла его – так у нее в тот же вечер воры покрали все иголки с нитками, костыль деда, горшок с кашей и в придачу выпили все пиво!
Борич читал и воочию видел страшное зрелище, как на него обрушиваются несчастья одно другого тяжелей. От неминуемого жизненного краха его защищал лишь сей небольшой кусок бересты, который надлежало переписать черт знает сколько раз, и потеря коего, несомненно, грозила ужасными последствиями. Борич бережно сложил «письмо счастья» вдесятеро, завернул его в тряпицу, залил воском и сунул для надежности в правый лапоть. Целых полмесяца он ходил прихрамывая из-за свертка в лапте, ни на миг не забывая о нем и ломая голову над тем, что же ему делать. А что тут поделаешь? Как ни крути, выходило, что переписывать все же надо, а откладывать на потом смысла не было никакого. Борич выудил бересту из лаптя, ощущая набитой за полмесяца мозолью непривычную пустоту в обуви. «Письмо счастья» изрядно попахивало нестиранными портянками, в силу чего держать его дома было довольно затруднительно. Жена ругалась и грозила выкинуть Борича на улицу вместе с письмом, дети плакали и просили отца поскорее похоронить подохшую «бяку». Борич сокрушался, препирался с женой, доказывая что, де, все это делается ради их же семейного блага.
Но, пока он спорил, в избе стало совершенно нечем дышать и все семейство кинулось на улицу. Борич, печально вздыхая, прихватил на улицу же и злополучное письмо. Переночевали в сенцах, пока изба проветривалась. А на утро Борич принялся за трудное дело переписывания. Он обложился кусками бересты и стал тщательно перечерчивать буковки с подлинника. Письмо от долгой носки в лапте изрядно подзатерлось, часть буковок исчезла напрочь, иные было не разобрать, третьи буквы стали похожи на другие. Однако Борич, не взирая на трудности, мужественно переписывал письмо раз за разом. Конечно же, досадных ошибок избежать не удалось, причем во всех письмах они получились разными. В одном письме хромослепой мальчик из Синюхина, затеявший всю эту бодягу с письмом по наущению Вещего Велеса, в передаче Борича превратился в старушку из Свинюхина, давшую обет написать письмо ради Лады-Матушки. Синебугорский мельник сменил ремесло и заделался одноногим кузнецом, баба из Корешкова переехала в Мшанск, стала бездетной и, по переписанию письма положенное число раз, родила сразу пятнадцать детей. Непереписавший письма волхв Ж. порвал любимую медную сковородку, а пастушок, подтеревший тем письмом всё свое стадо был наказан и вовсе беспримерно жестоко – у всех его коров выросло по новой ноге!
В другом письме об том же сказывалось иначе: хромослепой дед Яромилыч украл у волхва З. «письмо счастья», бубен и пятнадцать детей – за что был наказан новой ногой! Волхв З. в отместку украл у синебугорского мельника – мельничный жернов и продырявил его сто сорок  один раз! Велес не замедлил ниспослать ему за сей отменный подвиг свой дар: дедушка волхва оставил ему в наследство свою конопляную делянку. Обкраденный мельник переписал письмо только сто сорок раз и был за это повергнут в полнейшее ничтожество – стал хром, слеп, беден и одноног. Корешковская баба, за исполнение предписания касательно письма, была щедро вознаграждена – она сама и все ее пятнадцать детей стали кузнецами!
В третьем письме выяснилось, что дед Яромилыч, переодевшись старушкой (а кем же еще?!), пытался продырявить конопляную делянку волхва Г., но был награжден новой ногой и тем успокоился. Корешковская баба родила пятнадцать детей и заставила их всех переписать «письмо счастья» по сто сорок один раз каждого. Мельник с кузнецом скинулись на новый жернов (зачем он кузнецу-то?) и начертали на нем выдержки из «письма счастья» на славянском и бермяцком языках. Старый пастух скормил письмо своим чертовым коровам и чрез это они все были наказаны желудочными коликами и недержанием. Бедный хромой мальчик из страны Хань ослеп и оглох пытаясь прочесть письмо вслух, но после разбогател, продав письмо волхву Г., собиравшему всякие редкости…
В тридцать пятом письме волхв Р. Подарил корешковской бабе «письмо счастья», и вскоре у них родилось пятнадцать детей! Одноногий дед Яромилыч начертал на своей единственной ноге письмо счастья и прозрел! Мельник купил у волхва Р. Конопляную делянку и, пребывая в великой радости от удачной сделки, взял и переписал письмо счастья сто сорок один раз, как и было предусмотрено самим Велесом. Старый пастух подтерся письмом сто сорок один раз и был за то наказан беспримерно жестоко – отныне, вместо всего-то каких-то тридцати трех буренок ему, до скончания лет, пришлось пасти ровно сто сорок одну корову. Хромой и слепой мальчик отказался переписать «письмо счастья» по причине слепоты, немоты и глухоты – и тотчас прозрел, несомненно для того чтобы таки смочь переписать письмо не откладывая.
Девяносто восьмое письмо отмечало несомненный успех волхва Щ. написавшего правила переписывания «письма счастья», потратив на написание правил ровно сто сорок один день. Бабы из Корешкова, желавшие заполучить ни много, ни мало, по пятнадцати детей зараз, скупили всё издание этих правил, и чудо не заставило себя ждать – каждая родила по шестнадцать детей. Всех лишних детей сдали волхву Щ. и радость была всем! Кузнец подарил мельнику наковальню, а тот ему мельничный жернов. Обменявшись подарками сто сорок один раз они разошлись по домам переписывать «письмо счастья». Переписав его по сто сорок один раз они прислали все эти письма друг другу, после чего засели за ответную переписку, ибо на каждое полученное письмо следовало ответить сто сорок один раз.
Сто сорок первое письмо уже ничем не усугубляло наставшую сумятицу. Хромой, слепой, немой и глухой мальчик, хоть и был родом из Тьмутаракани, но все же не поленился написать сто сорок одно письмо о чуде Велеса, и выздоровел. Корешковская (а может и некорешковская) баба родила тройню в прибавок ко своим двенадцати, лишь потому, что в ту самую ночь «письмо счастья» лежало у них с мужем под подушкой. Мельник прислал сто сорок одно письмо счастья своему двоюродному деду, искренне желая ему добра, но старец сломался, не одолев и половины писем – почил в Бозе, оставив родственнику огород с коноплей. Одноногий дед Яромилыч чуть не сошел с ума, переписав «письмо счастья» девятнадцать тысяч с лишним раз, но своего все же добился – новую ногу ему торжественно вручил сам Велес. Волхв И. хоть и написал хулящую «письмо счастья» рукопись, сам же, тем не менее, на всякий случай письмо все же переписал, разослав его всем знакомым. Знакомые удивлялись, сличая почерк хулящей суеверия рукописи и пришедшего к ним письма счастья, но ничего не говорили, полагая что волхвам виднее. Волхву И. хоть и не везло с той поры с бубнами, но вовсе не в связи с «письмом счастья», которое ему принесло одно единственное счастье – долгую и добрую память у потомков. Старик-пастух все одно подтерся письмом счастья, но Велес махнул на это дело рукой. А что взять со старого?! Ну не переписал, так и ладно! Рассеянная старушка из Бабаево снова нашла письмо счастья, которое так и лежало на видном месте посреди стола. Прилежно переписав его, она разослала письма всем, кому только смогла. Одно из писем как раз и пришло к Боричу в Комарьев, минуя Мшанск.
Борич, переписавший всю эту кипу писем, долгое время ждал, когда же наконец счастье хлынет на него и его семью корзинами, или хотя бы лукошками. Но счастье всё не спешило, и не спешило. Борич устал ждать, а потом и вовсе забыл про всю эту шумиху с «письмом счастья». Забыл до тех пор, пока комарьевский народ, оценив боричево добротолюбие, не избрал его комарьевском головой. Счастье это или нет, Боги весть! Но, право слово, приятно…

Сто сорок второе письмо подавало описываемые события в совершенно ином виде…

****************************

Про матерные яйца.

Бабка Пыхтеиха на старости лет тем только и жила, что продавала на ярмарке яйца гусиные, по полушке за десяток. Не дорого, конечно, но на пропитание хватало. Гусиха у нее всего одна была, но зато уж яйценоская дюже. Так вот, однажды, эта ее гусиха снесла яйца не простые, а особенные. На боку у каждого было написано по матерному ругательству, черным по белому. Бабка Пыхтеиха сослепу ничего такого не разглядела – больно мелко написано было – да и с чего ей надписи на яйцах выискивать, коли отродясь такого не было? Ну, как обычно, сложила она яйца в большое лукошко и на ярмарку, продавать. В уголке, где всегда стояла, пристроилась и давай покупателя зазывать. Там уж знают ее, кому надо – сами подходят, покупают. Поначалу по нескольку яиц раскупили, так ничего в них особого и не заметив. А тут одна бабенка поглазастее чтоль попалась, она уж как разглядела, что там на яйцах написано, так и начала кричать:
- Ой, люди добрые! Что же делается-то, а? Сколько лет живу, никто обо мне слова плохого не скажет, а тут такое! За что ж так обижают-то?! Неужто и управы нет никакой!
Ну, народ сбежался, тоже стоят яйца рассматривают. Так и сяк вертят – точно, охальная надпись написана и не одна, а на каждом яйце своя. Баба на Пыхтеиху тычет:
- Вон, у нее купила! Она небось и написала, ведьмачка проклятущая!
Пыхтеиха стоит скромненько с лукошком в уголочке своем, улыбается, ей-то и невдомек, с чего тут люди разволновались. Народ к ней:
- А ну, бабка! Покаж свои яйца!

Пыхтеиха не нарадуется: эвон сколько покупателей привалило!
- Дешево отдаю, голубчики! За десять – всего полушку!
Лукошко у нее из рук выдернули, давай рассматривать. Так и есть, на каждом яйце по матерному словечку написано, четко и красиво. А на тех, что побольше, не одно слово, а цельное замысловатое выражение. Народ на Пыхтеиху чуть ли не с кулаками:
- Да ты чего, бабка? Совсем сбрендила? Людям этакую пакость продавать! От этого, небось, и болеют люди-то? Яйца с порчей наговоренной, а ты как есть чернобожница клятая! Вот мы тебе сейчас…
Бабка Пыхтеиха не знает, что и кричать в ответ, голову в плечи вжала, шепчет себе под нос:
- Боги святы, пособите, не покиньте…
Народ на расправу скор, сами знаете. Могли бы Пыхтеихе и взашей натолкать да нашлись все же разумные головы, не допустили до рукоприкладства:
- Да не орите вы тут! – говорят. – Чего на бабку напустились! Она и сама не знает, в чем тут дело. Сами ж гляньте, надписи на яйцах не от руки написаны, не по скорлупе, а прямо в ней сделаны, так что и не сотрешь. Где ж бабке так смочь?
Народ поковырял надписи – точно, бесы его подери, не стираются матерные слова.
- Ты, вот чего, бабка, - говорят Пыхтеихе. – Иди-ка лучше домой и яйца свои забирай, чтобы беды какой не вышло. Нам тут таковских дел не надобно…
Несчастная Пыхтеиха воротилась домой почти с полным лукошком, села на крылечко и крепко призадумалась. Она прикидывала так и этак, но никакого путного объяснения свалившейся напасти в голову не приходило.
- Подменили яйца по дороге? Или нет. Выкрали, написали на них всякие гадости и подбросили назад? Тоже нет. Соседка сглазила? Да ну, ей так не смочь нипочем. Может день нехороший был, вот гусиха моя и снесла такие яйца с глупостями?
Ничего путного придумать не сумев, решила Пыхтеиха спать лечь, благо утро вечера мудренее.
Утро, как оказалось, не принесло ничего хорошего. Свежеснесенные яйца были теперь густо исписаны самыми отборными ругательствами вдоль и поперек. Бабка Пыхтеиха в плачь – да как же такие яйца на продажу нести?! Вчера чернобожницей обозвали, а сегодня гляди и вовсе побьют!
И пошла тогда она к старому волхву Мизгирю за советом, не забыв прихватить с собой и лукошко с яйцами. Мизгирь на ту пору выглядывал из окна, пересчитывая количество ворон летящих из Святоалатырево в Синебугорск, находя получаемое число не соответствующим числу ворон летящих обратно из Синебугорска в Святоалатырево.
- Едят они там ворон что ли? – недоумевал волхв, в поисках разумного объяснения.
Тут его размышления и прервала Пыхтеиха, робко поскребшаяся в двери храма.
- Что у тебя, старушка? – строго спросил он посетительницу.
- А вот! – молвила Пыхтеиха и сунула под нос Мизгирю лукошко с яйцами.
- За гостинец спасибо, - сказал Мизгирь, - но надо-то чего?
- Ты, владыко, на лукошко-то глянь! – воскликнула бабка.
- Ну, понял я, понял, – ответил Мизгирь. – Вижу, коль гостинец принесла, стало быть дело важное есть. Все понял. Говори, давай!
- А чего ж говорить, - снова запричитала Пыхтеиха. – Ты на яйца взгляни!
Мизгирь попристальней взглянул на содержимое лукошка и чуть не выронил его из рук.
- Да как ты посмела этакую пакость в храм Божий принести? – возмутился он, - Да еще в приношение волхву! Кто надоумил тебя, чернобожница, этакое написать?!
- Это не я! – жалобно запричитала Пыхтеиха.
- Ну да! – закричал Мизгирь, - Скажи еще, что они сами такие получаются! Да? Что гусиха их твоя такими и снесла!
- Воистину, ты – волхве Божий! Все знаешь! – Сказала бабка и сотворила земной поклон. – А что мне с ней, с гусихой, делать-то?
Мизгирь видит, что дело и взаправду таково, ну и предложил Пыхтеихе:
- Может корм ей поменяешь? Может ее от пшена или там, овса, пучит, вот этакая нехорошесть и получается?
Пыхтеиха вновь сотворила земной поклон и бегом из храма.
Дома она заменила весь корм своей гусихи и стала ждать вечера, чтобы скорее лечь спать, а там и следующего утра дождаться. Утро принесло разочарование. Яйца по-прежнему были исписаны ядреной руганью, причем многих слов Пыхтеиха, достаточно на белом свете пожившая, и знать не знала. Поплакав о своей горькой доле она снова пошла к Мизгирю. Волхв, пытавшийся в уме сосчитать сколько камней надобно чтобы сложить башню до неба, ее приходу не обрадовался. Мельком взглянув на содержимое лукошка он, поморщившись спросил:
- Не помогло?
Поскольку вопрос был явно излишним, Пыхтеиха смолчала, смиренно ожидая дальнейших предложений волхва. Мизгирь долго хмурил брови, но в конце концов изрек:
- Дам тебе оберег – камень с дыркой! Возможно поможет.
Пыхтеиха, как только волхв принес обещанный оберег, выхватила каменюку из рук и припустила бегом до дому. Поскольку Мизгирь не успел ей сообщить, как нужно оберег использовать, Пыхтеиха стала пробовать все известные ей способы. Он поливала камень водой и спрыскивала ею свою гусиху, скоблила с него крошку и присыпала ей весь двор с птицей в придачу, катала камень из угла в угол, совала в дырку камня целебные травы. На ночь она привязала каменюку к лапке гусихи и, довольная проделанной работай, легла спать.
Несмотря на камень, гусиха смогла снести еще десяток яиц. Матершинные надписи на яйцах стали еще отчетливее, появились подстрочные переводы ругательств на другие языки, а на особо крупных яйцах даже был сделан поясняющий рисунок. Пыхтеиха кинулась сломя голову прямиком в храм, разбудив Мизгиря, имевшего во сне спор со старинным волхвом Велеславом об истинной природе волшебных грибов. Велеслав утверждал, что таковых грибов следует считать живыми зверьками, но Мизгирь приводил убедительные доводы в пользу того, что волшебные грибы – это застывший помет птицебыков, живших столетия назад. Пыхтеиха грубо оборвала плодотворный спор, не дав Мизгирю успеть узнать, что по сему поводу думают сами волшебные грибы. Он отворил дверь храма и ему в руки немедленно было всучено лукошко с очередным сбором яиц взбрендившей гусихи. Мизгирь чуть не упал с крыльца, разглядев, что именно изображено на поясняющих надписи рисунках.
- Вот это да! – Выругался он. – Неужели в моих книгах ничего по сему поводу нет?
Он немедленно всучил лукошко обратно и поспешил к своему собранию старинных трудов, оставив Пыхтеиху дожидаться за дверью.
Через пять часов он предстал перед уставшей ждать бабкой, весь в пылище, но с торжествующим взором.
- Есть! – Возвестил волхв. – Нашел! Читаю по памяти: «Если птица домашня станетъ неститись яицамъ со надписованиемъ богохулительнымъ, сие есьм предвещевание скораго окончевания света!» Так-то вот!
Пыхтеиха с мольбой в голосе спросила:
- А про то, как гусиху мою от этого недуга избавить, там не написано?
Мизгирь на глупую бабку аж прям рассердился:
- Тут конец света скоро наступит, а она про свою гусиху! И ведь всё хорошо было, так нет же, понадобилось твоей птице этакие пакостные яйца нести! Чего тут теперь о недуге своей гусихи беспокоится, тут вещички собирать надо да ко встрече с предками готовиться!
Тут только до Пыхтеихи и дошло, что творится!
- Ой, батюшка Мизгирь, - запричитала она. – Что же это деется-то? Да как же так-то?! Может можно этакую напасть остановить? Ну, чтоб свет белый не кончился?
Мизгирь на нее строго посмотрел и молвил:
- Можно-то оно можно, да боюсь тебе не шибко понравится. Ты, вон как, смотрю, о своей гусихе беспокоишься, нянькаешься с ней, волхва то и дело от забот важных отрываешь, а между прочим закавыка-то как раз в ней. Одно только средство и есть конец света белого остановить – гусиху твою под нож! Согласна или нет? Сама решай!
Пыхтеиха запричитала конечно:
- Ой, Боги Святы, ой батюшки-матушки, как быть-то? И гусиху жалко, она ж у меня одна кормилица только и есть. А белый свет и того жальче, сколь народу зазря сгинет?! Я без птицы своей с голоду пропаду, так из-за нее зато мир сгинет. Ну, пусть уж я без гусыньки остануся, а бел свет пусть быть не перестает!
Птицу съели и тем все и кончилось. Белый свет был спасен, а чего вам еще надо? Народ, когда узнал об этом деле, так на радостях к Пыхтеихе с благодарностями валом повалил. И всякий, кто бы ни пришел, нес бедной старушке подарок – лукошко с гусихой. Вы себе представляете птичий двор одной хозяйки в полторы тысячи штук птиц? Я – с трудом…

************************

Про расторгуев суд.

Правил в стольном граде Синебугорске князь Расторгуй. Всем он был хорош. Законы Рода соблюдал, правил землями по чести, суды самолично рассуживал. Да только вот на те суды простому незнатному люду пробиться никак нельзя было. То есть прийти-то на судилище могли все, но судил князь лишь избранных, тех, что побогаче да побойчей, у них, мол, и дела поважнее прочих. Так вот, в один из таких судебных дней, сидел князь во дворе под дубом – суд вершить собрался. Вокруг народу теснится тьма тьмущая, собрались поротозействовать. Первым князь стал судить боярина Пустышку. Вышел тот боярин, толстый, рыжий как морковь, пал в ноги князю Расторгую и давай дело свое излагать:
- Великий княже! Случилось со мной следующее. Каждый вечер имею я обыкновение прогуливаться подле Шушукинского леса, там, где дорога торговая. Вот и намедни шел я, значит, там. Смотрю: на дороге валяется гривна золотая. Я хоть человек и богатый, это уж каждый тут подтвердит, а все ж не поленился нагнуться да гривну поднять. А чего ж не поднять, коли золото само в руки проситься ?! И только я разогнул спину, как из кустов налетел на меня какой-то детина, должно быть из лесных разбойников, и давай лупцевать меня кулачищами. Не иначе как хотел отобрать мою гривну. Да я-то не робкого десятка и начал сдачи давать! Он меня в ухо, а я его в рыло. Он меня в глаз, а я его в нос. Тут, слава Перуну, из дружины твоей подоспели, пособили мне. А этот разбойник скрылся. Вот и суди, княже, по чести!

Князь спросил у народа:
- Может есть тут тот, кто боярина обидел? Выходи тогда!
Вышел перед князем Расторгуем тот детина, что на боярина в лесу напал, велели ему говорить.
- Зовусь я Божата, сын Божеслава, сына Божемира, сына Божелюба, а дальше не знаю, как предков имярекли. Не по злому умыслу напал я на этого боярина. Дело-то вот как было. Я мукомол на дальней мельнице и каждый вечер ворочаюсь домой в Синебугорск той самой дорогой возле Шушукинского леса. Весь в муке и усталый. И вот уже, почитай, неделю случается со мной всё одно и то же. Иду себе домой, а на дороге валяется золотая гривна. Я только ее схватить собираюсь, а тут из кустов мужичок какой-то вываливается и бьет меня дубиной прям в темечко! Я, конечно, с ног и валюсь, а когда в память приду – уже ночь на дворе, а того мужичка с дубиной и след простыл, и гривны тоже нет. Кой-как до дому доплетусь, утром опять на работу, вечером снова домой ворочаюсь. Опять гривна лежит. Я ее поднять хочу, а тот мужичок из кустов опять меня дубиной хватает. И так несколько дней подряд. Всю память, почитай, отбил мне, я уж со счета дней сбился!
Так вот, решил я наконец того подлеца с дубиной изловить. Бросил гривну на дорогу, да и спрятался в кустах. Жду, когда он покажется. Вот и дождался. Какой-то толстяк из кустов выбрался и мою гривну схапал, а я уж и забыл зачем ее на дорогу положил. Из кустов выскакиваю и давай толстяка бить. Убил бы до смерти! Хорошо дружина подоспела, отняли у меня бедолагу. Так откуда ж я знал, что этой какой-то боярин?! Когда по морде бьешь – о чинах не спрашиваешь! Вот и всё мое дело.
Князь подумал малость, у народа опять спрашивает:
- Может есть тут кто, который сможет пояснить рассказ Божаты, сына Божеслава, сына Божемира, сына Божелюба?
Вышел во двор тогда щуплый мужичок с огромными ручищами.
- Я кузнец с Завалинок, Мокробоем зовут. Так вот это я и есть, тот кто из кустов выбегал и дубиной бил. Дело-то вот как было. В храме Велеса я как-то посетовал Богу, что глаза у меня приболели, слепну чего-то. Тут ко мне жрец подошел, сказал, что услышал мои жалобы и знает чем помочь. Под вечер должен я бросать на дорогу гривну и ждать пока не явится бес какой ее поднять. Тогда я должен беса того отогнать и идти домой. Неделю или две так надо делать и слепота тогда пройдет. Ну, я ж человек не робкий. Сказано – сделано. Спрятался вечером в Шушукинском лесу, гривну на дорогу подкинул и жду себе. Смотрю: подошел какой-то не то зверь, не то человек, весь в белом перемазан да за гривну хвать! В общем, все как тот жрец мне и говорил. Я того беса и шуганул дубиной. Ну и на следующие вечера то же самое и повторялось. Почитай неделю таким образом глаза и лечу. Так откуда ж мне было знать, что это был наш мельник?! Я-то сослепу его за беломазого беса принял! Зато теперь-то я глаза вылечил – вижу как ястреб!
Князь спросил у народа:
- Есть ли тут тот жрец из храма Велеса, что кузнецу такое хитроумное лечение присоветовал?
Вышел посередь двора замшелый жрец и говорит:
- Есть, княже, есть. Как не быть?! Я жрец Велеслав, что означает «славящий Велеса», или же «слава Велеса», или же «Велес славный», а так же многое другое. Дело-то, по правде говоря, вот как было. Один премерзкий купчишка, недостойный того, чтобы называть здесь его имя, мало того, что задолжал нашему храму три пожертвования за прошлый год, так он еще имеет наглость бегать каждую ночь мимо нашего храма, почитай, нагишом. Этим он открыто издевается над нашими святынями, богомерзкий богохульник, лишенный Рода, чтоб ему не вылезать из Пекла весь оставшийся век Сварога!
Так вот, о чем бишь я? А! И вот я ему неединожды говорил: «Прекрати, шельмец, свои ночные бесстыдства! Постыдись, срамотник! У тебя ж, - говорю, - борода седая, а ты все за девками голый по ночам скачешь! Куды твоя жена смотрит?!» А он мне: «Не твое, мол, дело. Не лезь, старый пень, а то вообще жертвы приносить в твой храм перестану!» Я ему тогда и пригрозил: «Накажу, - говорю, - я тебя, бесстыдник. Напущу напасть такую: будет по вечерам шастать бес и бить всех в темя дубиной. А когда люди соберутся и спросят у меня, откуда такая беда приключилась, я на тебя-то и покажу. Скажу, что упырь ты не добитый! Ночью за девками бегаешь, днем в гробу спишь, а вот вечером честной народ дубиной шарахаешь!»
Пригрозить-то пригрозил, а как такое сделать? Ну, а тут кузнец подвернулся под руку. Я и подумал, что все к одному складывается. Видит он плоховато, знать не разглядит, кому будет по маковке бить, а сам он – мужик дюже сильный, знать его одолеть никто и не сможет. Вот я ему и наплел с три короба, как глаза исцелить можно. А то, что он исцелился – знать то чудо Велес явил, чтобы жрец Его не осрамился. Вот, собственно, и все!
Князь Расторгуй опять у народа спрашивает:
- Есть ли здесь, тот премерзкий купчишка, чье имя жрец Велеслав счел недостойным произносить вслух?
Выбрался на середину двора купец, плюгавенький и рябой.
- Я достойный купец Милолик, – говорит. - Только все, что сказал обо мне достойный жрец Велеслав достойному князю Расторгую, чистой воды брехня. Все жертвы за прошлый год мной давно принесены, а насчет ночных беганий скажу особо. Уже, почитай, пару недель в моем доме твориться нечто непонятное. Стоит только нам с женой улечься спать, как в горнице или на чердаке, или в светелке, начинает раздаваться шум. Я туда со свечой выскакиваю, а там, впотьмах, крадется какой-то парень. Как меня увидит, так сразу шасть в дверь и на улицу. Я за ним бегом, изловить хочу. Да только где в мои годы за молодым угнаться?! А кто он такой и чего в доме моем делает – про то не знаю. Думал, может вор? Так в доме ничего не пропало. А ведь ходит-то каждую ночь. Думал, может любовник жены? Так тоже вряд ли, не до утех ему, ведь только он зашумит в доме, как я за ним бегом несусь. А что мимо храма бежать приходится, так это потому, что там дорога и проходит, а тот парень по ней шпарит, а я, значит, за ним, естественно, почти нагишом, потому как из постели. Вот и все!
Князь снова спрашивает у народа:
- Есть ли среди вас тот юноша, что бегает ночью по дому достойного купца Милолика?
На двор вышел парень один и говорит:
- Это я и есть, княже. Зовут меня Колосвет, учусь звездочетному делу у одного старца. Не нарочно по дому купца того я шастаю, а из-за другого. Учитель наш недавно перенес занятия на ночное время, так, чтобы мы могли звезды рассматривать на небе. А идти мне издалека, и ежели купеческие владения огибать, то очень уж долго выходит. Так я, чтоб путь сократить, через его дом и повадился перебираться. Хочу тихомолком пробраться, чтоб никого не разбудить, да как назло то на ведро налечу, то обо что-нибудь головой ткнусь. Тут купец вылезает со свечой, а мне то и на руку. Он дверь осветит, я туда – и бежать! Поверьте, люди добрые, к жене купцовой я и не заглядывал, она старая и некрасивая!
Снова князь у народа вопрошает:
- Есть ли здесь старец-звездочет, к которому бегает на учебу сей отрок?
Из народа вышел старик и обратился до князя:
- Я звездочет Святомудр. Может и удивишься ты, князь, но дело все во мне. Совсем недавно узнал я по звездам одно дело, о котором хотел бы сообщить тебе, да только оказалось, что к тебе на судилище попасть почти и невозможно. Тогда погадал я по звездам, как мне добиться, чтоб и меня ты на суде выслушал. Открылось же мне, что для того всего лишь надо перенести мне время занятий на ночь. Тогда мой ученик станет ходить через дом купца, купец станет гоняться за ним мимо храма, за это жрец решит наслать беса, который станет бить народ дубиной, он изобьет нашего мельника, а тот, в ответ, поймает боярина. Боярин пойдет жаловаться тебе, княже, ты обо всем узнаешь, и я смогу перед тобой предстать и свое дело поведать!
- И что же ты хотел до меня поведать? - спросил князь Расторгуй.
- Да, собственно, хотел я тебя предупредить, что скоро наступит день, когда будешь судить долго да бесполезно. И не стоит тебе тот суд начинать, чтобы время зря не тратить!
Князь усмехнулся:
- Похоже этот день, о котором ты говоришь, уже наступил как раз сегодня. Выходит, ты затеял всю эту кутерьму, только, чтобы сообщить мне об этом пустяке, которого вдобавок не удалось избежать!
- Ну, княже, в таком случае, когда мне будет нужно сообщить тебе что-то более важное, я устрою что-нибудь посложнее, позапутаннее! - с поклоном ответил звездочет.
Чтобы этого не случилось, князь повелел пускать к нему на судилище всех, кому есть в том надобность. И настала с той поры в Синебугорске полная благодать!..

*************************